Кровь героев

Они стояли, прижавшись друг к другу, и молча смотрели на пир хищников, опустив свои бесполезные мечи, не в силах выговорить ни слова. Внезапно один из хищников помчался прямо к ним. Старик и юноша содрогнулись, готовясь принять страшную смерть, но не сделали ни шагу назад.

Большой черный волк с опаленной шерстью остановился в нескольких шагах от них и, посмотрев в глаза сначала одному, а потом другому, понюхал воздух и, сев на задние лапы, протяжно завыл. Затем зверь поднялся и, развернувшись, набирая скорость, помчался через поляну мимо поглощенных пиром собратьев, темная шерсть которых блестела в лунном свете и отблесках пламени жарко пылавшего костра.

Волки ушли только перед рассветом, оставив после себя растерзанные и обезображенные тела людей. И лишь с первыми лучами солнца Жоффруа и старый воин осмелились подойти и исследовать уголья костра. Ничего, что напоминало бы останки сгоревшего человека, не нашли они возле превратившегося в пепел старого рассеченного молнией ствола дерева…

* * *

Климов открыл глаза и поднял голову, с удивлением оглядывая залитую светом летнего утра кухню. Он с некоторым отвращением уставился на давно нуждавшиеся в покраске стены и облезлый потолок. С явной неохотой возвратился он на сей раз из сумрачного средневековья, с ощущением какой-то потери оставил страшную поляну в Шатуанском лесу. Саша посмотрел на часы и подумал, что горазд же он спать, — шесть с лишним часов пролежал лицом на разбросанных по столу листах перевода, сделанного профессором Стародумцевым и набранного на компьютере умницей (так, кажется, изволил выразится сам Милентий Григорьевич) Наташей.

Саша поднялся и посмотрел на блюдце, ветчина исчезла, а на полу рядом с блюдцем лежала какая-то смятая и засаленная не то серая, не то грязно-зеленая бумажка.

«Хорошо, хоть не один из милых сердцу Барбиканыча носков!» — Александр нагнулся и, взяв за краешек, осторожно поднял и, преодолевая брезгливость, развернул оставленную Барбиканычем купюру, с которой на Климова уставился горбоносый президент Линкольн. Старик не утратил склонности к красивым жестам, на сей раз он притащил кормильцу пятидолларовую банкноту.

— Молодец, крысевич, — похвалил Старика Климов. — Напал на жилу? Разрабатывай! Продолжай в том же духе, и мы с тобой будем неплохо жить, лично ты будешь есть исключительно деликатесы!

Приободренный поступком Барбиканыча, Саша смело направился к холодильнику и, открыв банку, отвалил Старику его честную треть. Остальная часть ветчины по праву принадлежала Ушакову, которого уже с полными на то основаниями — половина одиннадцатого утра — можно было будить.

Однако, с чего-то вдруг решив, что в его жизни теперь наметился перелом к лучшему, Климов отправился в ванную, где тщательно, насколько это оказалось возможным при отсутствии горячей воды, побрился. Ушаков в комнате не подавал признаков жизни, и Саша, подумав, что, проснувшись, друг захочет есть, отыскал в ящике стола более или менее сносный, не самый рваный целлофановый пакет и отправился в ближайший гастроном за снедью.

Барбиканычевого отдарка, условно оцененного Сашей в двадцать пять тысяч «деревянных», хватило на то, чтобы купить упаковку датской копченой колбасы а ля салями (как называл этот продукт сам Климов), десяток яиц, длинный «французский» батон и бутылку подозрительного коньяка, на этикетке которого значилась давно забытая цена — «восемь рублей, без стоимости посуды».

Осталась лишь мелочь, которая, когда Саша ссыпал ее в карман пиджака, провалилась в прорванную ключом от гаража (этакий штырь с насечками) дырку. Александр, чертыхаясь, достал оттуда «медяки» и переложил их в другой карман.

Принеся домой свою добычу и обнаружив, что Ушаков продолжает дрыхнуть, Саша засунул «коньяк» в холодильник и отправился на кухню готовить яичницу с салями, что при полном отсутствии каких-либо жиров было не так уж просто сделать. Заваренный еще для Стародумцева чай выглядел вполне сносно и довольно приятно пах, так что с заваркой можно было не возиться. Посчитав на этом приготовление завтрака завершенным, Климов с чувством глубокого и полного удовлетворения, столь свойственного советским людям, к числу которых они с Ушаковым, как и все прочие граждане, честно принадлежали большую и лучшую часть жизни, отправился в комнату будить засоню, решив задать ему вопрос, мол, не подать ли завтрак в постель.

Александр решительно распахнул дверь в комнату и, шагнув к кровати, остановился, чуть было не лишившись чувств от неожиданности. Он с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту и не в силах выдержать вида направленных в потолок остекленевших глаз друга отвернулся. Схватившись за стену, Климов сделал носом глубокий вдох, с трудом удерживаясь на ватных ногах. Немного придя в чувства, Саша заставил себя вновь посмотреть на распростертого на кровати Лешку, горло которого представляло собой сплошное кровавое месиво.