Кровь и почва русской истории

Очевидный и драматичный кризис welfare state не влечет за собой гибели nation-state

как института. Эти понятия тесно связаны, но не тождественны. Упрощая, nation-state можно трактовать как институциональную форму, а welfare state

– как социальное содержание государства. Поэтому кризис welfare state означает лишь исторический откат с той высшей ступени nation-

state , на которой она фактически совпадала с welfare state. Тем не менее национальное государство остается и еще надолго останется ключевым субъектом современного мира, пусть даже социальное содержание этого государства регрессирует. Другое дело, что подобный регресс, размывание welfare

state угрожает возвратом к классовой войне глобального масштаба, которая может опрокинуть и национальное государство[469].

А вот здесь нам надо приглядеться к современному российскому обществу, которое все больше напоминает зеркальное отражение олигархического государства. Ответом на стратегию минимизации социальных и антропологических издержек стала беспрецедентная для невоюющей страны социоантропологическая деградация.

Невозможно оспорить или перечеркнуть тот фундаментальный факт, что наши люди в подавляющем большинстве стали жить меньше, хуже и беднее, а каждое новое поколение в целом физически слабее и интеллектуально менее развито, чем предшествующее. Российские мужчины живут в среднем на 20 лет, а женщины – на 10 лет меньше жителей западных стран; дефицит белка в питании составляет 35-40 %, а 40 % беременных женщин страдают вызванной плохим питанием анемией; в целом по важнейшим социальным показателям и международным оценкам качества человеческого потенциала Россия в лучшем случае входит в шестую-седьмую десятку стран, в то время как при Советах входила во вторую и третью.

О деградации интеллектуальной и культурной жизни не говорит лишь ленивый. Поверить в «возрождение российской науки» способен лишь законченный идиот[470]. Да и кому ее «возрождать», если пятнадцать лет тому назад наша молодежь по уровню интеллектуального развития входила в первую пятерку, или даже тройку стран, а сейчас еле удерживается в конце четвертого десятка.

А ведь именно социоантропологические показатели (качество жизни и здоровье нации, уровень ее интеллектуального развития) должны ставиться во главу угла при оценке всяких масштабных перемен. Все без исключения современные социологические теории и футуристические прогнозы уверяют, что человеческий потенциал есть главное условие вхождения в постиндустриальную эпоху и залог успешного развития. И в какую же эпоху нас ведет деградация этого потенциала? (Это совсем не риторический вопрос, ответ на который я предложу дальше.)

Крайне сомнительно, что жестокая социоантропологическая деградация может компенсироваться технологическим прогрессом бытовой стороны российской жизни: мобильными телефонами и западными автомобилями, персональными компьютерами и «интернетизацией всей страны». И дело даже не в том, что, как отмечалось раньше, технический прогресс может не совпадать с социальным. Есть серьезные сомнения в том, что метафора и символ современного прогресса – компьютер и Интернет – в принципе ведут к прогрессу человека, а не к его деградации.

Это не доморощенный руссоизм в духе «по мере того, как совершенствовались науки и искусства, развращалась душа», а предостережение, основанное на сформирулированном философами и социологами в XX в. так называемом «основном законе технологии». Он гласит, что каждый новый шаг прогресса, рассматриваемый отдельно, кажется нам желательным, в то время как технологический прогресс в целом – непрерывно сужает сферу свободы.

Новые технические средства не освобождают, а закрепощают человека, ведь у путешественников по виртуальной реальности свободного времени – этого главного богатства человека и ключевого условия его совершенствования и саморазвития – становится не больше, а меньше. Аналогичным образом внедрение электроники привело не к уменьшению бумагооборота, а к резкому увеличению количества используемой бумаги. Но виртуальное рабство, в отличие от прежних форм отчуждения человека, основано не на грубом его подавлении, оно в прямом и переносном смыслах нажимает на точки человеческого удовольствия, маскируя свою суть иллюзорным ощущением свободы, счастья и даже всесилия.