Кровь и почва русской истории

Утверждения о расизме Запада не только пропагандистская инвектива левых интеллектуалов. Расизм вплетен в ментальность, культуру и повседневность западных обществ. По результатам представительного опроса в странах - членах Евросоюза, 33 % европейцев признали себя «безусловно расистами» и «скорее расистами», еще 33 % - «немного расистами» и только 34 % сказали, что они «безусловно не расисты». Наибольшая доля «безусловных расистов» в Бельгии, Франции, Австрии и Дании; наименьшая – в Швеции, Люксембурге, Португалии, Испании и Ирландии. Хотя эти данные относятся к 1997 г., судя по росту поддержки националистических партий во Франции, Бельгии, Австрии, Италии, Швейцарии и т.д., расистские настроения в Европе скорее усилились, чем ослабли.

При этом европейский расизм парадоксально сочетается с требованием признания гражданского и социального равенства иммигрантов[359]. Европейское сознание внутренне противоречиво: одни и те же люди одновременно исповедуют ксенофобию и осуждают ее. Последнее объясняется господствующим демократическим этосом с его презумпцией гражданского равенства и стремлением элиминировать расовые и этнические барьеры, а также ощущением коллективной исторической вины Запада за колониальное наследие (формирование соответствующего комплекса вины составляет важную стратегию политической социализации в Европе). В публичном дискурсе Запада неприлично и рискованно даже указывать на этнические и расовые различия.

 «Потаенный» расизм европейцев эксплицируется в повседневности, в социальных практиках, основывающихся на свободно структурированных неформальных отношениях. Законодательные установления и политическая корректность не могут помешать людям рассматривать принадлежность к определенной этнической группе и расе как презумпцию доверия и на этом основании определять, будет ли человек принят на работу в ту или иную фирму, включен в институцию или клуб, то есть ассимилирован структурно. Структурная ассимиляция связана с политической и культурной, но не тождественна им. Членство арабов во французской нации теоретически предполагает их гражданскую и культурную ассимиляцию. Громившие пригороды французских городов молодые арабы и негры, безусловно, вписаны в молодежную урбанистическую культуру, которая господствует в современном мире. Но при этом арабские и черные иммигранты не ассимилированы во французскую нацию структурно[360].

Однако не стоит преувеличивать вину белых расистов. Отказываясь учить французский язык, иммигранты сами отказываются от культурной ассимиляции и подрывают перспективу структурной, тем самым обрекая себя на социально уязвимое положение. Не говорю уже, что отказ от ассимиляции вполне естественно воспринимается принимающей стороной как гражданская нелояльность. Таким образом, существует и устойчиво поддерживается связь между этничностью/расой, с одной стороны, лояльностью и профессиональной компетенцией, с другой. В 2001 г. среди этнических французов уровень безработицы не превышал 9,4 %, в то время как среди небелых иммигрантов – 27,7 %; 40 % молодых французских безработных сегодня – это выходцы из северо-восточной Африки[361].

В заокеанской «стране равных возможностей» расовые барьеры практически непреодолимы и, в любом случае, значительно выше культурных и социальных. «В США… во второй половине XX в. большинство браков заключалось между представителями своей расы (99 %), своей религии (90 %) и своего социального класса (от 50 до 80 %). Число браков между белым и небелым населением в целом по стране составляло только 2,3 % от величины, ожидаемой при панмиксии…»[362]. 

Колоссальная по масштабам и ресурсам политика преодоления расовой сегрегации не привела к полной ассимиляции черных в американском обществе, социально-экономический разрыв между черными и белыми сохранялся почти неизменным на протяжении последних 20-30 лет. Ни «плавильный тигель», ни мультиэтнический «салат» не смогли обеспечить внутреннее единство американского общества. Более того, с 1980-х гг. расовая отличительность - принадлежность к черным - стала основанием для выдвижения политических и культурных требований, что сделало ассимиляцию еще более проблематичной.

Анализ американской практики привел к предположению о «расе» - физиологических различиях в цвете кожи и других внешних чертах – как важном факторе, определяющим существенную разницу между меньшинствами, которые допускаются к ассимиляции и теми, которые не допускаются. Эта гипотеза объясняет, почему иммигранты-европейцы ассимилировались в принимающихся обществах быстрее и лучше групп, чья «раса» отличается от европейской. В этом смысле у «польского водопроводчика Петра», а тем более его детей, несравненно больше шансов стать полноправным членом французской нации, чем у «Али» - потомка арабских иммигрантов даже в третьем поколении.