Кровь и почва русской истории

Вообще широко тиражируемое представление, что во Франции (Германии и т.д.) мусульмане составляют от 5 до 10 % населения свидетельствует не только о некачественности статистики (двукратный разброс оценок!), но и отдает откровенным лукавством. Принадлежность к исламу в данном случае служит не столько конфессиональным, сколько культурным и идентификационным маркером, указывая, что эти иммигранты (а чаще - их предки) прибыли из стран, где ислам доминирует (или, как в секуляризованной Турции, доминировал в историческом прошлом). При этом игнорируется степень религиозности этих мигрантов и соответственно роль религии в мотивации их действий и поведении.

Чтобы быть понятнее, приведу пример из отечественной жизни. По оценкам Русской православной церкви, около 80 % русских крещены в православие, но при этом практикующих православных (регулярно посещающих храмы и причащающихся) в России, по различным оценкам, от 3 до 7 %, что, кстати, заметно меньше, чем практикующих католиков в Италии, Испании и Польше. Православие в России - идентификационный маркер, средство осознания русскости, а не «живая» религия и путь спасения. Даже для подавляющего большинства верующих религия – это прежде всего вера предков, следование моральным нормам, часть мировой культуры и истории. И лишь 19 % ищет в вере спасения и общения с Богом, при этом соблюдающих религиозные обряды хотя бы раз в месяц и того меньше – 11 % (далеко не все из них православные)[372].

Аналогичным образом, большинство выходцев из «исламских» стран в Западной Европе - номинальные мусульмане. Во Франции лишь 14 % таких иммигрантов регулярно посещают мечети и соблюдают обряды[373]. Еще один живучий и ошибочный стереотип – солидарность, объединяющая де мусульман в Европе поверх этнических и языковых барьеров. На самом деле основой создания культурных и политических организаций мусульман в Европе выступает этнический, а не конфессиональный принцип. Они объединяются по критериям происхождения и языка, а не религии. Единоверцев-мусульман из Турции, Пакистана, Африки и Бангладеш почти ничего не связывает между собой в тех странах, куда они иммигрировали.

Таким образом, отмеченное выше резко отрицательное отношение немцев к исламу никак не может быть вызвано высокой религиозностью турок, составляющих треть иммигрантов в Германии. Живущие в Германии во втором и третьем поколении турки весьма секуляризованы. Вероятно, здесь существует обратная связь: отрицательное отношение к туркам как этнической группе, «расово» заметно отличающейся от немцев и культурно закрытой, немцы оправдывают «агрессивностью» ислама. То есть последний служит общим знаменателем, символом нежелательных «чужаков», которые, в свою очередь, выражают и рационализируют отличие от принимающей стороны в формулах, где исламу действительно принадлежит важное место, но скорее как культурному явлению, чем религиозному феномену.

Безусловно, убийца Ван Гога и «живые бомбы» в лондонском метро были движимы мощной религиозно-идеологической мотивацией. Но выражали ли они умонастроения подавляющего большинства или хотя бы значительной части «мусульман» (в данном случае мусульманство понимается как обобщающая, номинальная характеристика иммигрантов – выходцев из стран с исторически сильным влиянием ислама вне учета интенсивности (и вообще наличия) их веры)? Ведь в ситуации мира люди предпочитают не жертвовать собой ради «правого дела», что бы под ним не понималось, а жить ради него.

Не все ясно и с «карикатурным скандалом». Хотя эмпирически в нем прослеживается заметная роль «исламского фактора», в теоретическом отношении остается открытым вопрос о его содержании в европейском контексте: было ли это ущемленное религиозное чувство per

se, или выражение оскорбленной групповой идентичности с исламом в роли ее идентификационного маркера и культурного

ядра, или (скорее всего) сочетание того и другого? Вероятно, эту ментальную амальгаму можно определить как «религиозный национализм», где оскорбленное (или воспринимающее себя оскорбленным) национальное чувство артикулируется в религиозных терминах[374]. Но, судя по отсутствию ислама даже как культурного знака в погромах пригородов французских городов осенью 2005 г., этнический протест не обязательно нуждается в религии.

Даже в случае с «мусульманами» ислам не может считаться исчерпывающим объяснением новой конфликтности на Западе. Европейские общества не только постхристианские, но и – для значительной части (хотя не для всей) иммигрантской молодежи – постмусульманские, что неизбежно для выросшего в секулярной Европе второго и третьего поколения иммигрантов. Но если отбросить ислам, что тогда останется у иммигрантов от «материнских» культур?