Кровь и почва русской истории

Но даже мощная динамика этнофобии не превратила Россию в самую расистскую страну Европы или, бери выше, всего мира, как спешат объявить некоторые наблюдатели[401]. В этом отношении мы всего лишь догоняем, но еще не догнали, «политкорректную» и «толерантную» Европу. Как указывалось в предыдущей главе, еще в 1997 г. одна треть европейцев признала себя «безусловно расистами» и «скорее расистами», еще одна треть - «немного расистами» и лишь оставшаяся треть заявила о своем безусловном неприятии расизма[402]. А с того времени много воды утекло, и настроения европейцев изменились отнюдь не в сторону большей терпимости по отношению к чужой «расе», а в прямо противоположном направлении.

Не характерна для России и практически повальная исламофобия, охватывающая в таких странах, как Франция и Германия, почти 90 % населения[403]. В России исламофобия меньше в разы, несмотря на многолетнюю чеченскую войну и прогрессирующее обострение ситуации на Северном Кавказе.

Другое дело, что наша публичная риторика и язык отечественных СМИ не столь стерильны, как европейские, да и в быту мы привыкли выражать свои чувства более эмоционально и открыто. Так что впечатление чуть ли не тотальной захваченности общественного мнения этнофобией парадоксально оказывается оборотной стороной культурной свободы, присущей современной России.

Приведенное сопоставление служит вовсе не тому, чтобы «перевести стрелки» с России на Запад и показать, что там дела с ксенофобией, невзирая на почти тоталитарное давление «политкорректности» и «мультикультурализма», обстоят ничуть не лучше, а, возможно, даже хуже, чем у нас. Глубинный исток ксенофобии (и этнофобии как составной ее части) – разделение людей на «мы» и «они», на «своих» и «других» (с модусами «чужой», «враг» и т.д.) – коренится даже не в культурной и социальной архаике, а в биологии. Это генетически наследуемая матрица, архетип в аутентичном юнговском понимании.

Хотя для выделения и осознания группового «мы», - не важно, идет ли речь о принадлежности к социальной, политической или биологической группе, - абсолютно необходимо наличие «другого» - группы с аналогичными свойствами, «другой» вовсе не обязательно «враг». Модусами «чужого» и «врага», что, собственно, и есть ксенофобия, «другой» наделяется в результате конкретных причин и обстоятельств. Иначе говоря, мы обречены жить рядом с «другими», но не обречены рассматривать их как «врагов». Что, кстати, подтверждается низким уровнем этнофобии в России рубежа 1980-х и 1990-х гг. В то время русские проводили отличия между собой и «кавказцами» не менее четко, чем сейчас, однако в большей своей части не рассматривали их как враждебных чужаков.

Ошибочно или, в лучшем случае, односторонне утверждение о негативизации «другого» как необходимом условии образования и воспроизводства позитивного «мы». Да, существует связь между сверхценностью собственной группы и антропологической минимизацией других групп, выделенных на основании того же признака. Однако действительные психологические механизмы ксенофобии оказываются более сложными и изощренными. Так, отечественными психологами было установлено, что основой этнической толерантности (невраждебного отношения к «другому») служит позитивная этническая идентичность, позитивная оценка собственной группы. Таким образом, этнофобия оказывается оборотной стороной ощущения угрозы собственной этнической группе. При этом не имеет значения, реальна эта угроза или нет: согласно теореме У.А.Томаса, «если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям»[404]. Ощущение угрозы этническому телу, национальному бытию включает биологический

механизм выживания этнической группы, в том числе такую его составляющую, как этнофобия[405]. Это важное теоретическое положение в самом общем виде постулирует связь между этнофобией и состоянием этничности. Чтобы раскрыть его, обратимся к анализу наиболее влиятельных гипотез о причинах этнофобии. Таких гипотез, как указывалось в предшествующей главе, три: миграционная, социальная, религиозная и культурно-ценностная.

На поверхности лежит объяснение динамики русской этнофобии нарастанием миграционных потоков на территории России. Сложность в том, что масштабы миграции остаются тайной за семью печатями: официальные оценки варьируются в диапазоне от 1,5 до 15 млн. незаконных иммигрантов; экспертные оценки сходятся на цифре 5 млн. Тем не менее, несмотря на все несовершенство отечественной системы учета и связанных с этим спекуляций, суммарные масштабы иммиграции в Россию в первое пятилетие нового века вряд ли превышали масштабы иммиграции первой половины 1990-х годов. Но десять лет назад, в условиях острого социально-экономического и политического кризиса уровень этнофобии был значительно ниже, чем в настоящее время, характеризующееся относительным экономическим подъемом и отсутствием масштабных социополитических кризисов.