Кровь и почва

Гортову было хорошо — легкий воздух пьянил, и было просторно и тихо, и Софья касалась его рукой. Он чувствовал, что свободен, что старых и мертвых чувств, отравлявших его, теперь окончательно нет, и он даже сказал: «Спасибо» Софье, прервав ее глупую болтовню. Так не дойдя до особняка, они поцеловались.

* * *

Теперь на кровати было тепло, вот только места уже не хватало. Горячей попой Гортов был придавлен к стене и лежал, взявшись рукой за горячую грудь. Софья, как большой зверь, дышала.

— Хочешь чаю? — спросил участливо Гортов, который был счастлив и оттого не мог спать.

— Нет. Мы не очень шумели?

— Ты молчала вообще, — сказал Гортов.

— Я — конечно. Но вот кровать скрипела. Надо смазать пружины. Умеешь? Я завтра принесу солидол.

— Ладно, милая.

Софья перевернулась к Гортову, высвободив грудь из его руки, и покрыла его грудь своей ладонью.

— У тебя тут как-то… пусто, что ли. И такая тоска. Надо нам завести животное.

* * *

На День Святителя Николая Чудотворца слободчане толпились возле реки. «Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!», — кричали они, кидая зажженные веточки в воду. Оказалось, они звали воскрешенного Николаем мальчика, который вышел из вод на следующий день после того, как утоп в озере (одно из чудес Николая). К счастью, в этот раз он не вышел.

* * *

Почему-то Гортов не находил в себе силы спросить, что случилось с Порошиным. Конечно, и так все понятно — арестовали. Наверное, будет суд. Гортова наверняка сами потревожат и позовут в свидетели. Не позвали сразу, потому что судебные процессы у нас очень медленно разворачиваются. Ведь еще рано звать. Но в то же время он ясно осознавал, что никуда его не позовут, и что суда не будет. Что все разрешилось другим путем.

«Может, его закопали? Ну конечно, конечно», — иронически спорил он сам с собою. — «В Слободе всех режут на части, мучают в средневековых застенках. Малюта Скуратов выжигает огненной сталью глаза». А что с той милой девочкой, облившей мочой Северцева? Ее пытают и бьют чекисты в подвалах? Отрывают ногти, вздергивают на дыбе?.. Или давно закопали тоже?

К тому же подспудно пульсировала нелегальная, стыдная мысль о том, как в сущности мало тревожит его Порошинская судьба. Только стала входить в нормальное русло работа, без его ежедневных спектаклей, без кощунственных вечеров и безостановочного мученья, и хорошо, что он все же куда-то делся, сам собою, не слишком при этом утрудив самого Гортова.

По вечерам Гортов снова читал:

«Ковчеги для хранения Св. Тайн.

Ковчег серебряный, позолоченный, чеканной работы, двухъярусный, в виде колокольни; внутри помещается гробик; перед гробом на лицевой стороне у колонн два ангела с рипидами в руках.

Богослужебные сосуды.

Потир, дискос, звездица, лжица и три тарелочки серебряные, позолоченные. Потир весит 3 фунта…».

* * *

Прибыли статьи для нового номера. «Содом, Гоморра и Гаага», «Письмо оранжевому другу», а также стихотворение «Не говори, что любишь Родину». За десять минут пробежав глазами, Гортов все утвердил и положил на стол Спицину с пометкой «вычитать».

* * *

Гортов стал еще лучше питаться — Софья приносила ему утром борщ и сразу мясное второе блюдо, после чего Гортов уже не мог никуда идти. По ее просьбе Гортов завел зверя — выбор пал на карликовую свинью. Свина назвали Пьером, и он сразу стал жить под кроватью, почти не напоминая о себе. Незаметно в келье появились и Софьины вещи — половички, коврик и занавесочки, в шкафу — просторные хлопчатобумажные трусы. Гортову она купила трусы тоже. Солидолом Софья смазала кровать сама, и теперь она совсем не скрипела. Софья беззвучно кусала его, а Гортов, чтоб не кричать, кусал подушку.

Соседка-старушка явно догадывалась, причем еще раньше самих Гортова с Софьей, об их отношениях, и теперь вечерами чаще обычного звала к себе и подолгу держала свою сиделку. Гортов нервно читал листы с утварью, в то же время гладя ногой Пьера. Софья возвращалась всегда с угощением и с запахом употребленной утки.

* * *

Настали долгие праздничные выходные. Софья была ленивой и ласковой, хотелось пролежать с ней три дня подряд, но старушка стучала в стенку каждый час, да и в холодильнике было пусто. Голодная, Софья начинала впадать в тяжелую меланхолию, отворачивалась к стене и питалась сама собой — сосала пальцы и грызла ногти. У Софьи были мелкие острые зубки, которыми она все время что-нибудь грызла, медленно поедая то кончик карандаша, то ломая позвонок зубочистке; изгрызла до остова свой телевизионный пульт. Еще любила положить руку Гортова в рот и, держа во рту, ее покусывать. Гортов теперь опасался, что она с голоду съест всю его келью.