Кровь и пот

— Где всю ночь шлялся? — Он схватил Еламана за грудь, притянул к себе, подержал, потом резко оттолкнул. — Дисциплины не знаешь? А? Поди вон к тому верстаку, подожди, понял? — И отвернулся, будто забыл про Еламана.

Еламан растерянно отошел, понуро, не глядя по сторонам, пошел к верстаку и стал ждать.

— Что такое, а? — допытывался Ануар.

— Что-то случилось. Не знаю… — неохотно отвечал Еламан, разглядывая свои сапоги. Ему было стыдно перед Ануаром, что он привел его сюда, пообещал работу.

Минут через пять подошел Мюльгаузен.

— Иди за мной, — тихо сказал он и, не оборачиваясь, пошел к выходу.

Вышли, огляделись.

— Слушай… — начал было Мюльгаузен и остановился, разглядывая Ануара. — А это кто такой?

— Это? Это Ануар… — забормотал Еламан. — Я вот у него ночь переждал… Думал вот его…

— Ладно! — оборвал Мюльгаузен. — Слушай! Наши дела плохие… Только не болтать! Понял? — Он опять строго поглядел на Ануара.

— Да я никому… — начал было Ануар.

— Ладно. Не гуди. Теперь слушай, друг Еламан. Вот какое дело. Ночью Королева, что с нами был, схватили. Где-то они его словили, сволочи! Ознобин нами недоволен. Неизвестно, как там Королев — скажет что им или нет. Бить его будут — это уж точно. Может, выдержит. Мужик он сильный. Но нам надо скрываться, понял? Теперь так. Теперь я перехожу на явочную квартиру. На работу никто из наших больше не придет. Королев пока молчит. Молчит! А то бы давно в депо солдаты были…

Мюльгаузен говорил торопливо и все оглядывался. Потом вдруг спохватился:

— Пойдем-ка подальше, где-нибудь местечко найдем укромное, договоримся окончательно.

Долго плутали по запасным путям, нашли наконец старый пустой пакгауз с дырявой крышей и сорванными дверьми. Вошли внутрь. Сквозь выбитые небольшие окошки наверху видно было горячее бледно-голубое небо. В пакгаузе пахло запустением, мусором. Было прохладно. Все казалось таким мирным — окраина городка, редко когда прогудит паровоз возле депо или на станции, еще реже раздастся низкий гул: какой-то машинист продувает котел… Но Еламана знобило от мысли, что опасность близка, что в любую минуту могут появиться солдаты, оцепить железнодорожный узел.

— Так вот, — уже поспокойнее, закурив и попыхивая дымком, продолжал Мюльгаузен. — Тебе тоже надо, браток, смываться. Мы сегодня на рассвете подумали, прикинули и решили: не иначе как надо тебе подаваться в свой аул. До аула твоего далеко?

— Если пешком, дней десять..

— А верхом?

— За три дня можно доехать.

— Так… Это мы предусмотрели. — Мюльгаузен полез в карман, вытащил тощую пачку денег. — Вот, бери. Это тебе на лошадь. Сам на базар не ходи, пусть он пойдет, купит коня. А ты пережди день у него дома, а ночью трогайся. Понял? Такой приказ партии. Побудешь пока в ауле, с рыбаками поговоришь. Поагитируешь их как надо, понял? Когда у нас дойдет до восстания, до революции, мы тебя известим. Все! Значит, так: иди сейчас вот к нему, сиди у него до ночи. Сможем прийти — проводим. Нет — поедешь сам. Будь здоров!

Мюльгаузен встал, крепко пожал Еламану руку, кивнул Ануару. Потом осторожно выглянул из пакгауза.

— Вроде никого, — сказал он. — Ну, всего. Где ты живешь-то? — спросил он у Ануара. Адрес выслушал молча, прикрыв глаза. Кивнул несколько раз головой. — Хорошо. Вещички твои Маша принесет к вечеру… Так, гляди, не попадись. Если все хорошо будет, окно не завешивайте, пусть свет горит, запомнишь?

И пошел, не оглядываясь, сутуля широкие плечи. А Еламан с Ануаром, выждав минуту, пошли в другую сторону.

IX

В степь Еламан выехал глухой ночью. Как всегда бывает, первое время он вспоминал о Челкаре, о своей работе в депо, о Мюльгаузене, Ознобине и Селиванове. Он чувствовал, что жизнь его теперь пойдет иначе, что на мир будет он смотреть другими глазами. Время, когда он, бросив коней Кудайменде, стал рыбаком, казалось ему таким далеким, будто тридцать лет прошло с тех пор.

И он уже перебирал в памяти всех своих сородичей, друзей и врагов, воображал рыбачий аул… В первую ночь проехал он великие барханы Улы-Кума в самом их узком месте. Потом повернул и поехал напрямик к Карале-Копу. Взошло солнце, стало припекать. Еламан решил, что конь после ночного перехода не выдержит дневной жары, и расположился на дневку в тени, недалеко от колодца с холодной солоноватой водой. Целый день Еламан дремал и просыпался, испуганно оглядывая степь: в дреме ему казалось, что его догоняют солдаты.

Вечером он опять собрался в дорогу. До утра он намеревался добраться до горы Боташ. Раньше возле Боташа обитало множество аулов, а Еламану уж надоела безлюдная степь, и он хотел поскорее добраться до жилья. Луна высоко и серебристо сияла в вечереющем небе, потом небо померкло, а луна покраснела, опустилась, распухла, будто приблизилась, а Еламан все ехал. Конь его, второпях купленный на базаре Ануаром, шел плохо, был тощ и заморен.