Кровь и золото

Все это я рассказывал, чтобы Бьянка ничего не испугалась, чтобы не испытывала ужаса перед двумя неподвижными фигурами, не мигая глядящими в пустоту в ужасающем молчании. Так и вышло, что я предпринял все меры предосторожности, посвящая нежную Бьянку в удивительную тайну. Она сочла их прекрасными, и только.

– В это святилище, – объяснил я, – я приходил, когда уезжал из Венеции, и всегда зажигал лампы перед царем и царицей, приносил свежие цветы. Как видишь, они все увяли. Но как только получится, я принесу новые.

Я снова осознал, что, невзирая на воодушевление и признательность, не смогу объяснить ей, что за чудо произошло в тот миг, когда Акаша открыла нам двери и зажгла лампы. Я и не смел объяснять. Покончив с почтительной речью, я закрыл глаза и молча поблагодарил Акашу и Энкила за то, что впустили меня в святилище и в знак приветствия осветили нам путь.

Я снова и снова повторял молитву, не в состоянии осознать, что они так обрадовались мне. Я не понимал, что в точности означает их жест. Меня любят? Во мне нуждаются? Наверное, следовало принять дар не рассуждая. Наверное, нужно было благодарить, не придумывая того, чего на самом деле не было.

Я долго в молчании стоял на коленях, а Бьянка наверняка послушалась меня, ибо тоже молчала. Вдруг я понял, что больше не могу терпеть жажду. Я во все глаза смотрел на Акашу. Я мечтал о Крови. Я не мог ни о чем думать, только о Крови. Все мои травмы болели, как открытые раны. Они требовали Могущественной Крови, теряя свою. Я не мог не попытаться получить от царицы всемогущую Кровь.

– Моя красавица. – Я положил ладонь, обтянутую перчаткой, на нежную ручку Бьянки. – Я хочу, чтобы ты отошла в тот угол и спокойно посидела там, не говоря ни слова о том, что увидишь.

– Но что произойдет? – прошептала она. Впервые я услышал в ее голосе страх. Она огляделась по сторонам: дрожащие огоньки ламп, горящие свечи, расписанные стены.

– Делай, как я сказал, – ответил я. Что мне еще оставалось? Откуда мне было знать, допустит ли меня царица до Крови?

Как только Бьянка удалилась в дальний угол, на всякий случай завернувшись поплотнее в плащ, я принялся мысленно молить о Крови.

– Ты видишь меня, видишь, что со мной стало, – беззвучно произнес я, – знаешь, что меня сожгли. Вот почему ты открыла дверь и впустила меня, ибо сам я не мог бы войти. Ты видишь, я превратился в чудовище. Смилуйся надо мной, позволь испить от тебя, как позволяла прежде. Мне нужна Кровь. Нужна больше, чем когда-либо. И я пришел к тебе с почтительностью и благоговением.

Я снял кожаную маску и отложил в сторону. Я выглядел так же омерзительно, как обгорелые боги, кого Акаша неизменно сокрушала, если они осмеливались к ней прийти. Откажет ли она и мне? Или она все время знала, какие беды на меня обрушились? И все понимала уже тогда, когда открывала дверь?

Я медленно поднялся, подошел к ней и упал на колени у ее ног, откуда мог рукой дотянуться до ее горла. Я страшился, что Энкил вот-вот угрожающе поднимет руку, но этого не произошло.

Я поцеловал ее шею, ощутив прикосновение тонких черных кос, глядя на обнаженную белую кожу, слыша тихий плач Бьянки.

– Не надо слез, Бьянка, – прошептал я.

И резким, ожесточенным движением, совсем как раньше, вонзил зубы в белую шею. Тело мое затопил густой поток крови, сверкающей, горячей, словно свет ламп и свечей; кровь лилась толчками, словно ее сердце по собственной воле накачивало меня жизнью, ускоряя мое сердцебиение. В голове просветлело. Тело стало невесомым.

Где-то далеко плакала Бьянка. Чего она боится?

Я увидел сад. Увидел сад, который рисовал под влиянием любви к Боттичелли, – с апельсиновыми деревьями, с характерными цветами, но то был и мой сад, старый сад отцовского дома под Римом. Как мог я забыть собственный сад? Как мог я забыть сад, где впервые играл ребенком?

Память вернула меня в Рим моей смертной жизни, и там рос мой сад, сад виллы отца, я шагал по мягкой траве, слушал, как журчит фонтан, и казалось, меняясь со временем, он все равно оставался прежним и все так же ждал меня.

Я лег на траву, над головой качались ветви деревьев. Я услышал, как ко мне быстро и ласково обращается чей-то голос, но не мог разобрать слов, но потом понял, что Амадео ранен, что он попал в руки тех, кто причинит ему боль и навлечет зло, что мне пока нельзя отправляться к нему, я только попаду в расставленную ловушку: я должен остаться здесь.

Я хранитель царя и царицы, так я и объяснял Бьянке – хранитель царя и царицы, и должен отпустить Амадео скитаться во времени, а если я выполню свой долг, то ко мне, возможно, вернется Пандора – Пандора, странствующая по северным городам Европы, Пандора, оставившая след.

Благоухающий сад изобиловал сочной зеленью, и тут я явственно увидел Пандору. Пандору в мягком белом платье, с распущенными волосами – такой, какой я описывал ее Бьянке. Пандора улыбнулась. Она направилась ко мне. Она заговорила. Царица хочет, чтобы мы были вместе, сказала она. Я смотрел в ее большие удивленные глаза и знал, что она рядом, совсем рядом со мной, стоит только руку протянуть.