Кровь времени

Первая из фотографий перечеркнута длинной линией, проведенной красными чернилами, будто в знак резкого осуждения. На ней виднелась белая стена и одетый в костюм человек; увидеть его лицо было невозможно, так как он наклонился и опустил голову вниз, схватившись за рукоятку лопаты; ниточки слюны тянулись у него изо рта до самой земли, напоминая паутинки, только что сплетенные пауком. В левом углу фотографии — стена, выходящая к неясно видимой боковой аллее; густые тени делали почти неразличимыми силуэты людей, собравшихся вокруг какой-то массы на земле.

На второй фотографии — снятая крупным планом большая плетенная из соломы кукла. Очень потрепанная, она, видимо, тут же развалилась бы на части, тронь ее кто-нибудь; на корпусе куклы неумело изображено некое подобие платья — то ли рисунок, то ли пятно, темное и влажное.

На третьей фотографии запечатлены ботинки горожанина, причем ботинки западного типа, недавно навощенные, хотя и покрытые слоем пыли; между ними что-то лежало на земле. Очевидно, вокруг стояло много людей, однако в кадр попали только ступни и икры ног. Фокус снимка приходился на маленькую, пухленькую ручонку, лежавшую на утрамбованной поверхности, — как видно, на земле той же улочки. Кисть руки слегка сжата; кожа слишком гладкая для взрослого человека; запястье покрыто тем же смолистым веществом алого цвета, что и на кукле.

Другие фотографии, около десятка, налезали одна на другую, но все были повернуты лицевой стороной к кожаной обивке дивана. Пламя лампы больше почти ничего не освещало, во тьме оставалась часть помещения, которая постепенно сужалась — проход в ванную комнату. С правой стороны еще один проход вел в спальню. Большое наклонное зеркало на ножках придавало комнате иллюзию глубины, отражая самые дальние углы. Напротив туалетного столика, занятого номерами фотожурнала, возле вольтеровского кресла, заваленного одеждой, стояла большая кровать с измятой простыней; у ее ножек, на ковре, валялась перевернутая вверх дном резная деревянная миска; из нее высыпалась куча окурков и целое море пепла…

На ночном столике фотография женщины — проникающего через два небольших окошка света звездной ночи недостаточно, чтобы различить черты ее лица.

Тут в другом конце вагона зашипел чайник, поставленный на чугунную кухонную плиту. Джереми встал, снял его с огня, обхватив ручку грязной тряпкой, и заварил чай. Благоухание сухих листочков мяты тут же распространилось по всей комнате; прислонившись к спинке дивана, Мэтсон с удовольствием сделал глоток обжигающего напитка. Вопреки обыкновению он не снял сапоги и ноги его внутри буквально горели. На нем была рубашка с множеством карманов; подбородок зарос щетиной — утром не хватило времени побриться. Впрочем, это ему шло, делая немного полнее на редкость впалые щеки и несколько менее мясистым рот.

Джереми прикрыл лицо рукой — тонкий нос с горбинкой, брови цвета воронова крыла. Керосиновая лампа бросала на открытый лоб медно-красный отблеск; черные волосы зачесаны назад. По словам женщин, которые потягивали салеб[26] и предавались болтовне на террасах перед клубами, где он время от времени бывал, Джереми Мэтсон был «пламенным красавцем»: в этом человеке будто смешались звериная сущность Африки и британская элегантность.

Все знали, что он детектив и к тому же великолепный охотник: участвовал в дерзком сафари на бескрайнем диком Юге. И еще все знали: ни одна женщина Каира не могла похвастать, что делила ложе с Джереми Мэтсоном. Шептались о том, что он однолюб, говорили о какой-то связанной с ним тайне, распускали разные слухи…

Стакан с тихим звяканьем опустился на поверхность стола; Джереми Мэтсон с хрустом расправил длинные сильные пальцы — эти руки заставляли учащенно биться сердца женщин из высшего общества колониального Каира. Джереми открыл дверь вагона: тропинка вела к навесу. Под ним — ковер, полностью засыпанный песком, шезлонги, деревянный шест из-под зонта, многочисленные ящики с имуществом и продуктовыми запасами; на ящиках этикетки — «Собственность армии». Джереми лениво передвинул одно из кресел и устроился рядом с навесом.

Ночи удалось утихомирить ярость солнца: стало гораздо прохладнее, но пройдет еще час или два, прежде чем в вагоне спадет духота. Прямо напротив Мэтсона рельсы вплетались в столь любимый им пейзаж: череда стальных червей, поблескивающих под луной, уходящих в бесконечность, подобно нитям судьбы, разворачивающимся из клубка… Немного ниже, за зданием, где располагался Музей железной дороги, за гигантским ртом-аркой из покрашенного в оранжевый цвет камня, высиживал стальных змей Центральный вокзал. Под этим сводом находили временное убежище безвестные путешественники. В сотне метров от вагона, в котором жил Джереми Мэтсон, с громыханием проехал трамвай с пучком голубых искр на короне токоприемника. Трамвайная линия вела в шикарные кварталы Гелиополя, расположенные к северо-востоку от города. Женщины и мужчины ездили в разных вагонах; на многих лицах улыбки, какая-то девушка даже громко смеялась — здесь было много молодых европейцев.