Кровавая луна

В одиннадцать пятьдесят две он услышал шум приближающегося автомобиля. Когда появились огни, его тело содрогнулось, и пришлось силой воли удерживать на месте содержимое кишечника и мочевого пузыря.

Автомобиль замедлил ход, приближаясь к знаку объезда, затормозил и повернул направо. Потом машину занесло на масляной луже, она пошла юзом и врезалась в козлы. Раздался треск ломающейся древесины, и со звуком, подобным выстрелам, лопнули обе задние шины. Машина остановилась, Линда вышла, хлопнув дверцей и бормоча себе под нос:

– О, черт! Вот дерьмо!

Она обогнула машину, чтобы оценить ущерб. Собрав воедино всю обходительность, на какую был способен, он вышел из-за деревьев и окликнул ее:

– С вами все в порядке, мисс? Здорово же вас занесло!

– Я в порядке, – откликнулась Линда. – Но моя машина!

Он вынул из кармана рабочего пояса фонарик и посветил в темноту, несколько раз провел широкой дугой по земле, затем направил луч на свою возлюбленную.

Она улыбнулась, заметив его шляпу – медвежонок Смоки, спешащий на помощь. Хорошо, что свою последнюю сигарету она выкурила у Кэрол.

– Господи, я так рада, что вы здесь! – воскликнула она. – Я увидела знак объезда, а потом меня занесло. Там было скользко. По-моему, у меня обе задние шины полетели.

– Ничего страшного, – успокоил он. – Моя сторожка тут неподалеку. Мы позвоним на круглосуточную станцию обслуживания.

– Боже, какая досада! – продолжала Линда, протянув руку своему спасителю. – Вы просто не представляете, как я рада вас видеть.

Он смешался, когда она его коснулась, и сказал, охваченный радостью:

– Я так долго тебя любил. С тех пор, как мы оба были детьми. С тех самых…

– Какого черта… – ахнула Линда. – Кто вы, черт подери, та…

Она начала пятиться, но споткнулась и упала на землю. Он нагнулся и протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

– Нет, прошу вас, – прошептала она, отползая.

Он нащупал на поясе и отцепил двусторонний пожарный топорик, снова нагнулся, схватил Линду за запястье и рывком заставил ее подняться. Одновременно другой рукой он со всего размаха обрушил топор ей на голову. Череп Линды раскололся, кровь и мозги брызнули в воздух. Все происходило как при замедленной съемке, его любовь словно повисла в воздухе тысячами крошечных вселенных. Он замахивался топором и обрушивал его вниз снова и снова, пока не промок от крови. Кровь была у него на лице, попала в рот, проникла в мозг, вся его душа стала ярко-красной, как День святого Валентина, как цветы, которые он назавтра собирался послать своей подлинной возлюбленной.

– Для тебя, для тебя, все для тебя, – прошептал поэт, покинув останки Линды Деверсон и направляясь к своей машине, – моя душа, моя жизнь – все для тебя.

Глава 4

Сержант детективного отдела Ллойд Хопкинс отметил семнадцатую годовщину службы в департаменте полиции Лос-Анджелеса в своей обычной манере: захватил компьютерную распечатку недавних преступлений и отчеты о допросах на месте, составленные в участке Рэмпарт, после чего отправился в район своего детства. Ему хотелось вдохнуть воздух прошлого и настоящего с высоты семнадцатилетней службы по защите невинности.

Октябрьский день выдался облачным и теплым, почти жарким. Ллойд сел в свой «матадор» без опознавательных знаков на стоянке у центрального участка полиции и поехал на запад по бульвару Сансет, вспоминая прошедшие полтора с лишним десятилетия. Исполнились его заветные желания: у него была работа, жена и три чудесные дочки. Работа приносила ему и удовольствие, и волнение, и печаль. Семья была крепкой благодаря их с Дженис совместным усилиям. Дочери дарили ему чистую радость, и, не будь у него другого смысла в жизни, стоило жить хотя бы ради них. Правда, особых восторгов Ллойд не испытывал, но, охваченный ностальгическими воспоминаниями, великодушно приписан их отсутствие своей зрелости. Ему уже сорок, а не двадцать три. Последние семнадцать лет помогли осознать – твои запросы сильно уменьшаются по мере того, как ты осознаешь, насколько у всего остального человечества мозги набекрень. Приходится разрываться между сотнями вроде бы противоречащих друг другу устремлений, чтобы не дать угаснуть своей главной мечте.

А самая злая ирония состояла в том, подумал он, притормозив на красный свет на перекрестке Сансет и Эхо-парка и закрыв все окна в машине, чтобы отгородиться от уличного шума, что эти устремления – в полном противоречии с его пресвитерианским браком – всегда вели к женщинам. Этой иронии сильная, верная и стойкая Дженис никогда не поймет. Чувствуя, что его размышления заходят слишком далеко, Ллойд тронул машину с места и заговорил вслух. Ему хотелось выговориться, хотя вокруг никого не было.

– У нас ничего не вышло бы, Дженис, если бы я не мог время от времени вырываться на волю. Копились бы всякие мелочи, и в конце концов я бы просто взорвался. И ты бы меня возненавидела. Девочки стали бы меня ненавидеть. Вот почему я это делаю. Вот почему я… – Ллойд не смог заставить себя произнести слово «изменяю».