Кровавая Мэри

Давид Дуклер приветливо улыбнулся Борису, пожал ему руку и усадил в кресло.

– Заходите! Я ждал вас.

Его лоб был величиной в автостоянку, с двумя глубокими залысинами, как въезд и выезд. На плечах элегантный пиджак, дорогая рубашка, галстук с золотым зажимом – экипировка преуспевающего бизнесмена. Но при этом, глаза его были до боли печальные. как глаза детей за колючей проволокой гетто.

– Сразу отвечаю на ваши первые, ещё не заданные вопросы: я – председатель совета директоров. Три года назад Бурцев переманил меня из другой преуспевающей фирмы на эту должность. Зарплату дал среднюю, но обещал через какое-то время ввести в долю, сделать совладельцем фирмы… Так и тащу этот воз, как осёл с привязанной впереди морковкой.

– Слово своё он сдержал?

Давид улыбнулся.

– Если бы всё начало валиться, он бы примчался ко мне с акциями в зубах… А пока я и так пахал, пока всё шло хорошо… – От улыбки его печальные глаза повеселели, будто в них зажглись маленькие фонарики. – А где вы видели предпринимателя, который держит своё слово, когда дела идут хорошо?..

– Так надо было работать плохо.

Давид виновато пожал плечами.

– Не умею.

– А почему не ушли! Неужели ваше самолюбие не страдало?

Не отвечая, Давид подошёл к бару.

– Что вы пьёте?

– Всё. Но предпочитаю коньяк.

– Наши вкусы совпадают – Вынул бутылку и два фужера, поставил на журнальный столик. Налил в оба фужера. Сел напротив, отхлебнул, в глазах опять зажглись два фонарика. – Я вам сейчас открою одну истину: в евреях во все времена убивали чувство национальной принадлежности и собственного достоинства.

Осталось только чувство самосохранения – оно и спасает. – Фонарики погасли, и он снова вернулся в гетто. Негромко произнёс. – Он бы меня никогда живым не отпустил – я слишком много знаю.

Борис сделал последний глоток и оценил.

– Хороший коньяк!

– Французский, настоящий. – Он долил гостю.

– Вы любите деньги?

– Я их уважаю – они мне очень помогают.

– В чём именно?.. Ездить на курорты, покупать дорогие вещи, менять женщин?..

Пропустив мимо язвительность вопроса, Дуклер спокойно пояснил:

– Я купил домик на Можайском шоссе, километрах в тридцати от Москвы, в подвале построил бункер, с железобетонными стенами, перекрытием, с автономным электричеством, с очистителем воздуха…

Борис искренне удивился:

– Зачем это вам?!..

– Это не для себя. Человечество стремительно движется к самоуничтожению, грядёт атомная война… Я попытаюсь сохранить там своих близких или хотя бы продлить им жизнь… Периодически обновляю запасы продуктов, воду…

– У вас есть семья?

– Была жена. Не самая верная. Пела в каком-то эстрадном коллективе. Много ездила. Возвращалась, награждала меня триппером и снова уезжала. Я терпел и прощал. Но однажды ночью проснулся и вдруг осознал: рядом лежит чужая женщина! Встал, забрал электробритву и уехал к маме… Потом произошла наша встреча с Бурцевым, я ему понравился – с этого и началось.

– Вы живёте с мамой? – спросил Борис.

– Она год назад умерла. Отец служил в армии, я его не помню – я был ещё ребёнком, когда он погиб на каких-то учениях. Живу один, в основном, здесь, в офисе.

– Так для кого же бункер?

– Есть, есть дорогие мне люди.

Борис обвёл взглядом копии известных картин, которыми были увешаны все стены кабинета.

– Вы любите живопись?

– С детства. Дед приучил. Он был маляром, и сам немножко рисовал. раскрашивал потолки… Что-нибудь заработав, покупал мне альбомы репродукций. Пока я не научился читать, он мне пересказывал содержание, правда, на идиш, но в доступной форме… – Дуклер подошёл к картине «Иван Грозный убивает своего сына». – Например, эту он объяснил так: «Фатер – трах, киндерах!»…

– У него были враги?

– У деда?

– У Бурцева?

– Кто-то мудрый сказал: для того, чтобы тебе не завидовали, надо быть нищим, несчастным, горбатым и иметь немножко туберкулёза… А Олег был сильным, богатым, преуспевающим, в общем, счастливым человеком. Правда, у него был своеобразный идеал счастья: сидеть в сауне, пить виски, кушать раков и держать очередную бабу за задницу.