Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

Вечером разговаривали с Мейнхардом о боевой обстановке и о том, как она может повлиять на нас. В основном делились слухами, предположениями и надеждами на то, что обстоятельства сложатся в нашу пользу. Он опять выпил, — я чувствую исходящий от него запах спиртного — и сделался более разговорчивым. Вариас трется спиной о столб и производит такой громкий шум, что мы оборачиваемся и смотрим на него. Мы все давно пользуемся порошком от вшей и стараемся как можно чаще кипятить подштанники, но это приносит лишь временное облегчение. Вши неистребимы и вездесущи.

Зейдель наталкивается на какого-то солдата, падающего на пол, и помогает ему встать на ноги. Извиняется за свою неловкость. Мы раньше никогда не видели этого солдата с шевроном на рукаве. Но прежде чем кто-нибудь успевает что-то сказать, Мейнхард рявкает:

— Эй, Свина, откуда ты здесь появился? Я думал, что ты на передовой вместе с остальными.

Солдат с шевроном хватает себя за горло и хрипит что-то неразборчивое. Он — приземистый коротышка. Его горло обмотано шарфом, а пилотка натянута на голову так низко, что ушей не видно. Он подходит к сидящему за столом Мейнхарду, и мы провожаем его любопытным взглядом. Когда незнакомец снимает пилотку, мне кажется, что все вокруг начинают ухмыляться. Я чувствую, что и мои губы начинают растягиваться в глуповатой улыбке.

Имя Свина вызывает в памяти образ хрюкающего создания, мяса которого мы не ели уже довольно долго. Сходство с домашним животным усиливается мясистыми, розовыми щеками, крошечными красными глазками под щетинистыми белесыми бровками. У него круглое добродушное, почти комичное лицо с копной светлых непокорных волос.

Свина протягивает руку Мейнхарду, затем показывает на обвязанное шарфом горло и еле слышно поясняет:

— Горло болит, с трудом могу говорить. Вахмистр Ромикат отправил меня в тыл для выздоровления.

— Это очень благоразумно с его стороны. Ты давно уже здесь? — спрашивает Мейнхард.

— Что? — хрюкает Свина, по-птичьи вытягивая голову.

Мейнхард подтягивает его за руку к себе и говорит ему прямо в ухо.

— Ты давно уже здесь?

— Около часа. Мне нужно было попасть в 4-й эскадрон, но грузовик сломался. Пришлось ждать целый день, прежде чем нам прислали тягач.

— С тобой был еще кто-нибудь? — почти кричит Мейнхард в ухо своему собеседнику.

— Да, были. Горный и Кирштейн.

— Так они оба здесь?! — радостно восклицает Мейнхард.

Похожий на свинью ефрейтор удрученно кивает и еле слышно отвечает:

— Горному лишь отсекло осколком часть руки. Кирштейна убило на месте. Тоже осколок. Его сразу отвезли на кладбище.

Мейнхард, должно быть, хорошо знал убитого солдата.

— Чертов Сталинград! — говорит он дрогнувшим голосом. — Скоро здесь никого не останется из старых товарищей. Теперь не стало Фрица, а ведь он верил, что с ним ничего не случится. Мы с ним воевали целый месяц бок о бок. Однажды у него из рук выбило вражеской пулей винтовку, а вскоре после этого осколком откололо край каски. Но он был убежден, что не найдется такой русской пули, на которой было бы написано его имя. Думал, что умрет в глубокой старости, в собственной постели. Его ничто не могло разубедить, несмотря на то, что его товарищи гибли один за другим. И вот теперь это случилось. Убили моего товарища. Это же надо.

Мейнхард замолкает, затягивается трубкой и выпускает клубы дыма.

Свина садится на скамейку и пристально смотрит на мерцающий свет самодельной керосиновой лампы, которая вчера появилась в нашем блиндаже. Какая-то светлая голова придумала следующее — винную бутылку до половины наполнили керосином и воткнули в горлышко патронную гильзу, пробитую в двух местах. Пары, выходящие через дырочки, поджигаются, и лампа горит ровно, освещая блиндаж лучше, чем обычные коптилки, запас которых, впрочем, у нас невелик.

Атмосфера в блиндаже делается гнетущей. Окружающие меня лица утрачивают выражение беззаботности. Мы уже слышали о тяжелых потерях наших войск и знаем о том, что существует проблема с пополнением. Особенно тяжело с этим последние несколько дней. Недавно сообщалось о том, что русские наращивают свои силы на берегу Волги.

— Как там дела на передовой? — спрашивает Свину Мейнхард.

Свина не понимает вопрос и рупором прикладывает к уху согнутую ладонь. Должно быть, он глух, и, поняв это, все отводят взгляды в сторону.

Мейнхард говорит громче, прямо в ухо Свине:

— Как дела на передовой? Какая обстановка?

— Все хуже и хуже, — хрипит глухой ефрейтор. — Два дня назад на нашем участке русские уничтожили два миномета. В нашей боевой группе теперь остался только один миномет.

— Мне уже говорил об этом наш ротный! — отвечает Мейнхард и добавляет еще более громким голосом: — Твой слух становится все хуже и хуже с каждым днем. В последний раз, когда я тебя видел, ты слышал лучше.

— Это из-за моего горла! — поясняет Свина. Интересно, думаем мы, какое отношение горло имеет к глухоте?

Мейнхард, похоже, думает так же и спрашивает: