КРОВАВЫЙ МЕРИДИАН

Как ты думаешь, что сказала бы твоя мать, увидев его?

Не знаю. Она умерла.

Тебе не стыдно?

Нет, уважаемая.

Не дерзи мне.

А я и не пытаюсь. Коли он вам нужен, забирайте. Я отдам. Всё, что мог, я уже сделал.

Чёрт, ну и жалкая же ты личность. И она повернулась к остальным.

Вы все мне поможете. Его нужно помыть и во что-то одеть. Сбегайте кто-нибудь за мылом.

Уважаемая, начал было опекун.

Просто доставьте его к реке.

Когда они тащили тележку, проходившие мимо Тоудвайн и малец посторонились, провожая их взглядами. Завидев воду, идиот вцепился в прутья и завопил, а некоторые женщины уже затянули какой-то гимн.

Куда это они его? удивился Тоудвайн.

Малец не знал. Женщины толкали тележку по рыхлому песку к реке. У реки они остановились и открыли клетку. Перед имбецилом встала Борджиннис.

Выходи, Джеймс Роберт.

Она сунулась в клетку и вытащила его за руку. Он не отрываясь пялился мимо, на воду, а потом потянулся к Борджиннис.

Среди женщин пронёсся вздох, некоторые, задрав юбки и заткнув их за пояс, уже стояли в воде, готовые его принять.

Она вытащила его, но имбецил всё цеплялся за её шею. Когда его ноги коснулись земли, он повернулся к воде. Она уже измазалась в экскрементах, но, казалось, не замечала этого. Потом оглянулась на стоявших на берегу.

Сожгите эту хреновину.

Кто-то помчался к костру за головешкой, и пока Джеймса Роберта вели в воды реки, клетку подожгли, и её охватило пламя.

Идиот цеплялся за юбки и тянулся к ним когтистой лапой, бормоча и пуская слюни.

Себя там видит, комментировал кто-то.

Тссс… Подумать только, это дитя держали взаперти, как дикое животное.

Языки пламени, облизывавшие тележку, потрескивали в сухом воздухе, и этот звук, должно быть, привлёк внимание идиота, потому что он обратил в ту сторону взгляд неживых чёрных глаз. Понимает, говорили вокруг. И все соглашались. Дама по имени Борджиннис зашла с ним поглубже, платье надулось вокруг неё пузырём, и стала кружить его, взрослого мужчину, в своих огромных толстых ручищах. Поднимала его, что-то приговаривала, а её выгоревшие волосы плавали на поверхности воды.

В тот вечер бывшие спутники идиота увидели его у костров переселенцев в костюме из груботканой шерсти. Тонкая шея сторожко ворочалась в воротнике слишком большой для него рубашки. Волосы ему смазали и гладко причесали, и они смотрелись на черепе как нарисованные. Ему наприносили сластей и с восторгом смотрели, как он сидит, пуская слюни и уставившись на костёр. В темноте бежала река, на востоке над пустыней поднялась блестящая, как рыбья чешуя, луна, и в её неярком свете их фигуры стали отбрасывать тени. Костры гасли, дым от них повис в ночи серым сводом. Из-за реки доносился вой маленьких, как шакалы, волков, от этого вздрагивали и порыкивали лагерные собаки. Борджиннис привела идиота к его тюфяку под навесом фургона, раздела до нового нижнего белья, подоткнула одеяло, поцеловала и пожелала спокойной ночи. Лагерь затих. Когда идиот появился в синеве этого задымлённого амфитеатра, он снова был голый и ковылял мимо костров, как безволосый ленивец. Остановившись, он понюхал воздух и побрёл дальше. К пристани он не пошёл, а стал продираться через прибрежные ивы, спотыкаясь, поскуливая и отталкивая тоненькими ручками всё, что преграждало ему путь в ночи. Потом постоял один на берегу. Негромко ухнул, как сова, и голос вырвался из него, как дар, который тоже был нужен, и поэтому ни звука не вернулось эхом обратно. И вошёл в воду. На глубине чуть выше пояса он оступился, ушёл под воду и исчез.

Рядом оказался совершавший полуночный обход судья, тоже абсолютно голый, — такие встречи происходили чаще, чем можно было предположить, иначе кто бы выжил после попытки перейти реку ночью, — он бросился в воду, схватил тонувшего идиота, вытащил его за пятки, как огромная повивальная бабка, и стал шлёпать по спине, чтобы вытекла вода. Этакая сцена рождения, или крещения, или иного ритуала, не включённого ещё ни в один канон. Он выжал из волос голого и всхлипывающего придурка воду, взвалил его на спину и принёс в лагерь, где тот снова оказался среди старых знакомых.

XIX