КРОВАВЫЙ МЕРИДИАН

Тамошнего губернатора Анхеля Триаса в молодости посылали учиться за границу, он был хорошо начитан, знал классику и изучат языки. Он был человек светский, и эти грубые вояки, нанятые им для защиты штата, похоже, пробудили в нём тёплые чувства. Когда вице-губернатор приглашал Глэнтона и его офицеров отужинать, тот ответил, что отдельно от своих людей не трапезничает. Перед этим доводом вице-губернатор с улыбкой сдался, и Триас поступил так же. Отряд прибыл, когда было назначено. Выбритые и постриженные, в новых сапогах, в пух и прах разодетые, они собрались вокруг накрытого стола, причём делавары в визитках смотрелись необычно строго и грозно. Были поданы сигары, по бокалам разлили херес, и губернатор, стоя во главе стола, приветствовал их и велел управляющему проследить, чтобы они ни в чём не нуждались. Прислуживали солдаты, которые приносили чистые бокалы, наливали вино и зажигали сигары от предназначенного именно для этой цели фитилька на серебряной подставке. Судья прибыл последним в ладно скроенном костюме из небелёной холстины, который ему сшили только что, прямо перед ужином. На пошив извели целые рулоны ткани, и над костюмом потела целая команда портных. На ногах у судьи были безупречные сияющие серые сапоги из лайковой кожи, а в руке он держал панаму, сшитую из двух панам размером поменьше так искусно, что швов вообще не было заметно.

Когда появился судья, Триас уже занял своё место, но, завидев его, снова встал, они сердечно пожали друг другу руки, губернатор посадил его справа от себя, и они тут же завели беседу на языке, не понятном никому из присутствующих. Исключение составляли лишь изредка проскакивавшие низкопробные выражения, что просочились с севера. Бывший священник, оказавшийся напротив мальца, поднял брови и глазами показал на этих двоих. Малец, впервые в жизни надевший крахмальный воротничок и галстук, молчал за столом, как портновский манекен.

Трапеза была в самом разгаре, блюда подавали одно за другим — рыба, птица, говядина, водившаяся в округе дичь, жареный поросёнок на блюде, острые закуски в кастрюльках, бисквиты со сливками, сласти, вина и бренди из виноградников Эль-Пасо. Провозглашались патриотические тосты, адъютанты губернатора поднимали бокалы за Вашингтона и Франклина, а американцы в ответ называли и другие имена героев своей страны, потому что не знали ни дипломатии, ни хотя бы одного имени из пантеона братской республики. Набросившись на угощение, они ели, пока не опустошили сначала всё поданное на стол, а потом и всю кладовую гостиницы. По городу разослали гонцов, чтобы привезти ещё, а потом, когда исчезло и это, снова послали за едой, и наконец повар «Риддла» забаррикадировал дверь своим телом, и солдаты, прислуживавшие на банкете, принялись просто-напросто вываливать на стол большие подносы с выпечкой, жареным мясом, головками сыра — всё, что удавалось найти.

Губернатор постучал по бокалу и, встав, начал было говорить речь на своём хорошем английском, но раздувшиеся от еды и рыгающие наёмники бросали вокруг плотоядные взгляды и требовали выпивки, а некоторые продолжали выкрикивать тосты, которые уже превратились в непотребные призывы выпить за шлюх из нескольких южных городов. Под одобрительные возгласы, свист и поднятые бокалы был представлен казначей. Завладев длинным брезентовым мешком с гербом штата и прервав губернатора, Глэнтон встал, вывалил содержимое мешка на стол среди костей, кожуры и луж от пролитых напитков и умело, быстро и ловко распределил эту кучу золота лезвием ножа так, что каждый без дальнейших церемоний получил условленную долю. В углу зала самодеятельный оркестр заиграл печальный мотив, судья поднялся первым и выпроводил музыкантов вместе с их инструментами в танцевальный зал рядом, где несколько дам, за которыми заблаговременно послали, уже сидели у стен на скамьях и без особой тревога обмахивались веерами.