Кровавый передел

Мне скучно. И поэтому я один. У меня нет друзей. Они гибнут на боевом посту. Их хоронят в цинковых гробах. И награждают матерей орденами Ленина. У меня нет любимой девушки. Как правило, девушки предают. Их трудно за это осуждать, это их легкоподвижная суть. У меня есть лишь мама. Она уже старенькая. Когда я устаю от работы, приезжаю к ней на дачу. Мама радуется мне, как когда-то я радовался её приходу в день зарплаты. Она приносила карамель и какую-нибудь игрушку, похожую сразу на всех лесных зверей: не то медведь, не то волк, не то лиса, не то заяц. И я был счастлив; я обнимал невиданную зверюшку и засыпал сном ангелочка. Теперь я для мамы игрушка. Она смотрит на меня во все глаза, спешит печь пироги, говорит что-то важное для себя, а я бухаюсь в старое кресло и тотчас же засыпаю мертвым сном. И мне ничего не снится. Даже космос с Белкой и Стрелкой.

Потом я возвращаюсь во враждебный мне мир. И начинаю вести наблюдение за ним. И за теми, кто в этом мире невразумительно проживает, считая, что их жизнь есть единственная ценность, которую нужно охранять и беречь как зеницу ока.

Что ж, это их право. И если у них есть возможность чужой шкурой защитить свою, то почему бы этой возможностью не воспользоваться? Как говорится, своя шкура ближе к телу, а тело — в дело!

Итак, чему я научен? Жизнью и преподавателями не только Основ теории строительства коммунизма. Я умею стрелять из всех видов стрелкового оружия, умею ликвидировать Объект спецтехническими приемами, умею контролировать ситуацию во время взрыва атомной бомбы; бегаю, прыгаю с парашютом и без (шутка); плаваю рыбкой больше трех минут; разоружая толпу с кольями, кричу диким вепрем; не курю, пью лишь шампанское по праздникам; иногда люблю породистых женщин; читаю штампованные детективные истории и газетные сплетни и так далее. Во всяком случае, нареканий и замечаний по службе у меня нет. Одни благодарности. Если дело и дальше так пойдет — жди ордена Ленина. Посмертно. Но лучше не надо. Хочется пожить и посмотреть на этот материалистический мир, которому требуется не только легкое медикаментозное лечение, но, боюсь, и серьезное хирургическое вмешательство. Однако не будем нервничать: жизнь надо принимать такой, какая она есть. А жизнь прекрасна. Особенно для слуг многострадального народа. Слуги народа знают толк в прелестях своего быта и бытия. Их за это тоже нельзя осуждать. Они надрываются на поприще общественно-политической борьбы с многочисленными трудностями. И друг с другом. Они наживают грыжи, геморрои, сенсибилизированный маразм и прочие рутинные болезни. И поэтому простить им маленькие слабости — это честь для тех, кому они служат и кто своим ударным трудом создает условия своим же благодетелям. И это верно. Жизнь дается один раз в жизни, и её надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за свою сирость и убогость. Да здравствуют процветание и коммунизм на отдельно взятом участке Московской области! А геморрой — благородная болезнь выдающихся политических деятелей нашей современности. А черт с ним! Можно и потерпеть. И с этим нельзя не согласиться: крепкий зад есть краеугольный камень власти.

В этом смысле у моего подопечного все в порядке. Он в десяточке самых важных государственно-политических чиновников. Он сановник, знающий себе и другим цену. У него сократовский лоб, но ум иезуита. У него бульдожья челюсть, но хитровато-умные глаза. Он вполне работоспособен и предсказуем. Что удобно для нашего Подразделения, охраняющего его дряхлеющую плоть и дачную местность в 5,5 га. Также мы охраняем — каменный, с колоннами и львами у парадного подъезда барский особняк, утопающий в плотной массе плюща, цветов и деревьев; охраняем — чистое воздушное пространство, где скользят легкомысленные птахи; охраняем — бассейн с лазуритовой, родниковой водой; охраняем — Сына государственного чиновника, бредущего по теплым плитам дорожки к бассейну; он не один, Сын, с ним совершенно нагая наяда, у неё симпатичная, кобылиная форма молодого тела и меховая, пролетарская заплатка между люмпенских ножек. Но не будем нервничать, хотя, признаться, Сын своим вольным поведением и многофункциональными девицами доставляет нашей Службе много лишних забот. Я с удовольствием утопил бы его в бассейне, куда он плюхнулся с визжащей фурией. Нельзя. По инструкции. Жаль. Одним наглым эпикурейцем стало бы меньше. Увы, государственно-политический чиновник (ГПЧ — буду именовать его так для удобства изложения) обожает свое чадо и души в нем не чает.