Кровавый жемчуг

– Я из крещеных татар, – сказал он. – Нравится это кому или не нравится. И я на государевой службе кровь проливал. Пойдем, Данила, отсюда подальше. Такие товарищи нам не надобны.

И двинулся к дверям, преспокойно повернувшись спиной к разъяренному противнику, привычно ссутулившись и косолапя. И стал подниматься по лестнице, всем видом показывая – с дураками ему беседовать не о чем.

Данилка повертел головой – от притихших скоморохов к уходящему вверх по крутой и узкой лесенке Семейке, от Семейки – к скоморохам…

– Холера вас бы брала! – не совсем по-русски, а как получилось, ругнулся он и поспешил следом за товарищем.

Целовальник был занят – разбирал ссору между двумя питухами, и потому конюхи незаметно вышли на Волхонку.

– Мало ли на Москве кладознатцев! – вдруг осенило Данилку. – Надо бежать на Аргамачьи конюшни! Там кое-кто еще остался, всех расспросим! Нужны нам больно те скоморохи! Из-за них в такую беду угодили!

– Прости, – опустив глаза, сказал Семейка. – Теперь и сам вижу – незачем было их выручать. Кабы не моя дурость, мы бы под шумок с купеческого двора ускользнули. И не заварилась бы вся каша…

– Ну, заварилась так заварилась! – воскликнул Данилка. – А и расхлебаем!

– Экий ты яростный… – усмехнулся Семейка. – Шляхтич! Вот когда он в тебе проснулся…

И вдруг запел:

– Баю-баюшки-баю, ходит кошка по краю! Кошка лыко дерет – коту лапти плетет…

Отродясь Данилка не слыхивал, чтобы Семейка пел. Он и в Божьем храме, когда все стараются, как умеют, почти рта не раскрывал. И на тебе!

– А кот лапти износил – да другие запросил! – Семейка широко улыбнулся. – Ну, будет тебе, Данила, смири норов. Наша служба такая – не всякому дураку непременно в бороду вцепиться, а дело сделать.

– Сами же говорили – ежели кто про Богдаша гнилое слово скажет, бить, – буркнул Данилка.

– Богдаш никак забыть не может, что он подкидыш. А коли каждого бить, кто мою рожу татарской назовет, – так это и впрямь кулачного бойца нанимать надо да с собой водить… – Семейка резко повернулся.

За конюхами следом мчались Третьяк и Филатка, следом поспевала Федосьица.

– Прости дураков, батюшка Семен, прости, не знаю, как по отчеству! – нагнав, взмолился Третьяк. – Ну, не умеем мы по-человечески! Нам и покричать надобно, и поругаться, душа так просит! А потом, покричавши, мы преспокойно обо всем сговоримся и дело сделаем. Нам, скоморохам, без этого нельзя!

– Вы нам спастись помогли, а мы чтобы вас бросили? – добавил Филатка. – Христос нас от этого упаси.

– Данилушка! – Федосьица кинулась к парню. – Прости!

И так уж ей прощения заслужить захотелось, что посреди Волхонки к парню на шею бросилась и прижалась…

– Бог с ним, с Томилой! – продолжал Третьяк. – Скоморох он, понятное дело, умелый, и глотка у него широка, и присловьев знает немало, да я сам при нужде не хуже него сыграю! А что лается…

– Я ему полаюсь!.. – снова взвился Данилка. – Я его отучу людей бесчестить!

И ощутил на плече руку.

– Дай Бог тому честь, кто умеет ее снесть, – строго сказал Семейка. – Ну, коли вы от дела не прячетесь, будем искать того кладознатца. Где ты, Третьяк, его в последний раз видывал?

Шагая прочь от «Ленивки», на ходу наметили три места. И первое было – церковь Николы Угодника, что в Столпах. Почему-то Абрам Петрович очень ее возлюбил и все молебны о своем промысле только там заказывал, просфоры и свечи тоже там брал. Поразмыслив, Третьяк вспомнил, что был такой купец, Фома Огапитов, из черной сотни в гостиную сотню взят, так вроде с ним у кладознатца какое-то дело было. И, как это ни казалось нелепо, водил он дружбу с некой игуменьей, но тут уж Третьяк был в сомнении – то ли Зачатьевской, то ли Моисеевской девичьей обители, то ли родня она ему, то ли, Боже упаси, охотница до кладов…

– Ну так кто – куда?

Сперва порешили: Третьяк с Филатом пойдут к купцу, Семейка с Данилкой – в церковь, а Федосьице удобнее всего будет пробраться в обитель и осторожно расспросить инокинь. Чуть было такую дурость не совершили – спасибо, Филатка опомнился. Стал тыкать пальцем в Федосьицу и хохотать, приговаривая:

– У-у, инокиня! Пошла бы в монастырь, да много холостых!

Федосьица, догадавшись, схватилась за щеки.

И точно – с таким бешеным румянцем ее бы и на порог не пустили. Иди, дура, умойся сперва – сказали бы! Румянятся на Москве, да, но не до такой же яркости!

Чтобы смыть свеклу с лица, нужно дома оказаться, где и теплая вода, и мыло, и ширинка есть. Так что пришлось все поменять – по обителям пошли Третьяк с Семейкой, люди на вид немолодые, почтенные, внушающие доверие, в церковь отрядили Филатку, а Данилка собрался было идти вместе с Федосьицей к купцу, да она сама отказалась:

– Там мне без тебя сподручнее будет!

– И то верно, – согласился Третьяк. – У девок свои ухватки.

Так что пришлось Данилке вместе с Филаткой бежать к Николаю Угоднику, что между Мясницкой и Маросейкой.

У самой церкви шло строительство – там возводили знатные каменные хоромы.

– Чьи бы таковы? – спросил Филатка.