Кровавый жемчуг

Поразмыслив, Стенька решил встать пораньше и отправиться в гости к тому Артемке спозаранку.

Обычно его будила к завтраку Наталья. То есть это ей казалось, что будила. Стенька к тому часу уже не спал, а притворялся – нежился себе под заячьим одеялом и слушал, как жена хлопочет, напевая. Пела Наталья лишь тогда, когда твердо знала, что муж ее не слышит, не хотела устраивать ему лишней радости. А голосок у нее был приятный. Вот Стенька и дорожил этими утренними короткими минутками. И без того в жизни сплошное расстройство, так хоть до завтрака поблаженствовать!

На сей раз он заставил себя вылезть из постели раньше Натальи. Решив, что у мужа живот прихватило, она только буркнула невнятно и отвернулась. А он, пошарив в припасах, отхватил себе от ковриги немалый кус хлеба, присолил, в сенцах разжился большим огурцом и, жуя по дороге, отправился в Китай-город.

И обитель, монастырь Николы Старого, который еще называли Греческим, и боярский двор он отыскал сразу. Время было совсем раннее – только дворовые, занятые уходом за скотиной, уже проснулись и хозяйничали. Стенька слышал за забором голоса, но ворота были заперты, и он ломал голову, как бы заявить о себе.

Место было известное – Никольский крестец. Там стояла особо чтимая в народе часовенка, а в ней горела неугасимая большая свеча. Славилась та свеча тем, что со многих дворов приходили к ней в сумерки помолиться и взять огонька для домашних свеч и ночников. Подошел и Стенька, крестясь и кланяясь.

Очевидно, на сей раз его молитва была угодна Господу – из калитки, что при воротах обители, вышел пожилой статный священник, который Стеньке был по какому-то делу знаком, а с ним – молодой монашек, хотя уж не отрок. Отроков при обителях держать было не велено – всякие непотребства случались… Оставалось только вспомнить имя статного священника.

Стенька поспешил под благословение.

– Ты-то зачем сюда в такую рань забрел? – спросил священник, и тут Стенька вспомнил, кто это таков, – иеромонах Геннадий. У него одного, пожалуй, лишь и была такая густая, широкая, приметная борода, подлинная гордость той обители, где он жил. Еще он славился своей строгостью и уменьем так возвысить голос во славу Божию, что князья – и те склонялись, покорствуя каждому слову.

– По делу хожу, – отвечал Стенька.

С утра еще не так парило, и свой служебный зеленый кафтан с буквами «земля» и «юс» он надел в рукава.

– Дай Господи удачи.

– И тебе, отче. А ты-то в такую рань?…

Иеромонах вздохнул.

– Негоже мне с тобой лясы точить, Степа, там, на боярина Буйносова дворе, человек вроде помирает. Исповедовать и причастить иду.

– Уж не Артемка ли Замочников? – забеспокоился Стенька.

Иеромонах повернулся к юному иноку.

– Раб Божий Артемий, – подтвердил тот.

– Слава те Господи, теперь и я вспомнил.

– Да что же это деется! – воскликнул Стенька. – Человека насмерть запороли!

– Что ты несешь? – сурово спросил отец Геннадий. – Он боярский ключник, который год служит! Кто его насмерть пороть станет?

– Послушай меня, отче, – тихо и убежденно заговорил Стенька. – Тот Артемка кому-то в дворне сильно не угодил, мстят ему! Его и раньше пороли, а теперь… Да нагнись, отче!

Отец Геннадий склонил голову, и Стенька подобрался прямо ему под ухо.

– Сдается мне, что кому-то тот Артемка сильно мешает, и хотят от него избавиться, вот и опорочили его перед боярином. Он-то знает, кто тот зложелатель, а оправдаться, бедный, не может! И как бы не было все это связано с тем делом, по которому я сейчас хожу… Помоги, отче! Коли можно – вели того Артемку в обитель перенести! Не то они ему еще какую-нибудь пакость состроят!

– Уж так за его жизнь боишься?

– Боюсь, отче. Коли ему Господь велел помирать, так он и у вас помрет, а коли можно его спасти – так спаси, отче!

– Я в мирские дела не вхожу, – потупив взор, отвечал иеромонах. – Но коли раб Божий безвинно страдает…

– Вели его в обитель взять! Тебя, отче, послушают! Забери его оттуда, отче! Уж там-то он обязательно помрет! – твердил Стенька.

И в эту минуту он сам бы сказать не мог – христианские ли чувства велят ему заступать путь священнику, умоляя о помощи, или страстное желание спасти человека, который что-то знает и может поведать о деле с деревянной харей.

– Хорошо, что ты так говоришь, – несколько помолчав, одобрил отец Геннадий. – Тебе зачтется. Жди меня тут, не уходи.

И пошел к боярским воротам – прямой, но чуть вперед склоненный, очи опустивший, как подобает иноку.

В его поступи была такая уверенность, что казалось: коли отцу Геннадию не откроют калитку, он, не останавливаясь пройдет сквозь бревенчатый забор туда, где его помощи ждет умирающий…

* * *

Рано утром Данилка проснулся в полной уверенности, что мир исправился и взамен прежних его горестей и неурядиц впереди ждет одно блаженство.

Возле вроде и спала, а вроде и просыпалась Федосьица. Они лежали совсем рядышком, накрывшись одним одеялом, на близко составленных лавках. Хозяйственная Федосьица разжилась толстыми перинами, на которых изумительно сладко спалось. Особенно после тех тощих войлоков, которые стелил себе Данилка на конюшне.