Кровоточащее перо

После 14 декабря наступил неизбежный кризис. Одоевский распускает Общество любомудров — и так на молодых философов плотоядно косились ищейки из Департамента полиции — и сжигает его архив. В жизни его наступают решительные перемены: оставаясь «прогрессистом», он окончательно отказывается от революционного насилия, выбрав путь просвещения. Поменяв либеральную Москву на официозный Петербург, писатель и философ поступает на государственную службу, женится и всецело отдается общественной деятельности. «В одной руке шпага, под другой — соха, за плечами портфель с гербовою бумагою, под мышкой книга — вот вам русский писатель», — так охарактеризовал Одоевского его первый биограф П. И. Сакулин.

Меткая характеристика. Действительно, мало кто из российских литераторов мыслил себя призванным только «чистым искусством». К Слову относились с библейской почтительностью, полагая, что оно — основа дела.

Не расставался все это время со словом и Одоевский. Хотя Белинский справедливо заметил: «Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей», — но тут же добавил: «И между тем ничего не может быть неопределеннее известности, которою он пользуется. Скажем более: имя его гораздо известнее, нежели его сочинения».

Тоже правда... Нет, конечно, читателя благодарного Одоевский-писатель нашел; склонный к увлечению мистической философией, ученик Шеллинга и Сен-Мартена, он и прославился более всего своими «страшными» фантастическими произведениями — с мертвецами, духами, модными тогда сомнамбулическими «перевоплощениями» и тому подобной чертовщиной (а также произведениями для детей, например, знаменитым «Городком в табакерке»). Читающей публике это во все времена нравилось... И тем не менее литературная слава Одоевского заметно уступала общественному признанию его как культуртрегера.

Тем досаднее забвение, выпавшее на долю многих его замечательных фантастических произведений.

Взять, к примеру, новеллу «Импровизатор», вошедшую в лучшее из того, что написал Одоевский, — в цикл «Русские ночи». Герой ее наделен даром «все знать, все видеть, все понимать». Ему в руки попадает рукопись, где «были расчислены все силы природы», «все высокое и трогательное было подведено под арифметическую прогрессию; непосредственное разложено в Ньютонов бином; поэтический полет определен циклоидой; слово, рождающееся вместе с мыслию, обращено в логарифмы; невольный порыв души приведен в уравнение». Разумеется, после этого жизнь героя превращается в ад — и он заканчивает ее шутом у помещика...

Другой пример поинтереснее. Он еще и утопию свою не успел опубликовать, как, словно шутя, ненароком «изобрел» в российской словесности... антиутопию! Да и как иначе прикажете называть рассказ-притчу «Город без имени», повествующий о расцвете, упадке и гибели страны Бентамии, в которой осуществились принципы основателя философии утилитаризма Иеремии Бентама? Впрочем, развал общества, где единственным мерилом служит польза, легко было предугадать. Польза ведь для каждого — своя...

И все же главным вкладом Одоевского в отечественную фантастику остался незаконченный утопический роман (видимо, первая часть грандиозной, но так и не написанной трилогии). Фрагменты его впервые опубликованы в петербургском альманахе «Утренняя заря» за 1840 год.

... Позже аналогичные утопии будут выдавать на гора сотни авторов, от Уэллса до стаи канувших в безвестность поденщиков. Только Одоевский первым и весьма проницательно высмотрел еще одну возможность построения Утопии: не «лунной» или заморской, а отнесенной в будущее. В будущее, преобразованное научно-техническим прогрессом.

То, что Одоевский, при всем своем увлечении мистикой, в душе технократ, могли бы подтвердить многие его соученики по пансиону. Недаром же его прозвали Фаустом! А при выпуске он, награжденный «большой медалью и правом на чин Х-го класса», по традиции произнес речь, выбрав темой — науку: «Науки полезны, необходимы, спасительны для каждого гражданского общества... Они столь же беспредельны, как самая природа; они — ее искусственное начертание и объяснение тайных средств ее; их пределы — пределы Вселенной».

Литературный прием, примененный Одоевским в его утопии, не нов. Автор-рассказчик во сне переносится на две с половиной тысячи лет в будущее, где «переселяется» в душу китайского студента Ипполита Цунгиева, путешествующего по России 44-го века. Письма «провинциала» другу полны совершенно неумеренного восторга — побывать в центре мировой культуры! — автор же таким образом резервирует для себя взгляд «со стороны», иногда посмеиваясь над своим простодушным героем...