Круг замкнулся

— Нет, почему же? Лично мне он ничего об этом не говорил.

— Просто я замечаю, что он стал какой-то беспокойный. Его тянет куда-то прочь, снова тянет отсюда.

— Потомки викингов стремятся в путь, — ответил Клеменс, надеясь завершить тему.

Но она продолжала:

— Я никак не могу успокоиться. Он мог бы служить здесь, иметь свое место в жизни и кусок хлеба.

Клеменс утешил ее:

— Видно, он просто не из тех людей. Не принимайте этого так близко к сердцу, одному Богу известно, как что повернется, может, он со своим «стремлением в путь» счастливее, чем мы, те, кто остается. Все еще наладится, вот увидите, все наладится, как для него, так и для нас.

Но поскольку она и дальше ни о чем другом говорить не желала, он оставил ее и вернулся на палубу. Кислая погодка, снежные вихри, палуба мокрая от талого снега — словом, не самый удачный день, чтобы заявиться на борт «Воробья» с каким-то делом. Однако, если учесть все обстоятельства, день никоим образом нельзя признать неудачным. И не потому, что штурман подошел к нему и, можно сказать, принес извинения за свою резкость во время обеда, — это, пожалуй, ничего не значило.

Клеменс испытывал небольшое удовлетворение и при мысли, что он не последний человек здесь на судне, что люди относятся к нему уважительно, с почтением. Когда он проходил мимо кого-нибудь, ему охотно давали дорогу, когда он говорил о погоде, ему с готовностью отвечали, а это не так уж и мало для человека, который много лет был всего лишь доверенным лицом у своего отца и не Бог весть каким адвокатом, от которого вдобавок сбежала жена. Он снова уселся в уютный уголок, где сидел утром, и сразу заметил, что многие пассажиры были бы не прочь сесть где-нибудь поблизости, но не решались. Ах, до чего же приятно быть чем-то другим, нежели просто ничем.

А тут еще и Лолла принесла его галоши и посоветовала надеть их, погода холодная, на палубе сыро — она даже нагнулась, чтобы помочь ему.

— Ах нет, дорогая Лолла, никоим образом, что это вы вздумали!

Но, забирая у нее галоши, он еще раз подержал ее руку, а это уже опять было кое-что.

Замечательный выдался денек на борту «Воробья». Нет, с извинением штурмана все обстояло не так просто. Этот человек вовсе не просил прощения, он пришел, чтобы как-то объясниться: еда была такая горячая, он прямо сгорал заживо, оттого и был сердит.

— Да ладно, — сказал Клеменс. — Почему вы носите на шее такую толстую повязку?

— Не знаю, поможет ли это, но у меня в горле какая-то гадость, и я пробую все средства подряд.

— Дифтерит?

— Не знаю.

— Дайте-ка я взгляну, — приветливо сказал Клеменс и встал.

— Там ничего не увидишь.

— Да я и не врач, — ответил Клеменс и снова сел.

— Врач! — желчно хмыкнул штурман. — Будто врачи хоть что-нибудь понимают. Не стану даже рассказывать вам, что они нашли у меня в горле. — И он подозвал Алекса: — Возьми швабру и подотри эту слякоть.

Они прибыли в порт и ошвартовались, молочные бидоны и прочие товары отправились на берег. Теперь все были свободны, и Абель тоже. Клеменс подошел к киоску и купил газеты, Абель был не охотник до газет, он завел разговор с машинистами. Наступил вечер. Клеменс лежал в парадной каюте номер один.

Ночью Лолла дважды коротко постучала в дверь капитанской каюты и быстро вошла туда. Горел верхний свет, тикал будильник, было примерно два часа ночи.

— Ты не звонил?

Абель, не поворачиваясь:

— Нет.

— Странно, а дощечка с твоим номером откинулась.

— Иди, ложись, — сказал он.

— Да, конечно, лягу. Тебе ничего не нужно?

— Нет, спасибо.

— Ты извини, что я не совсем одета…

— Ступай, Лолла, ложись.

Он не повернулся и не взглянул на нее, она уже не первый раз наведывалась к нему таким манером. Это же надо так заботиться о «Воробье» и его людях, чтобы расхаживать по ночам и проверять, все ли в порядке.

На обратном пути с ними ехала корова. И впрямь юная красавица. Она чуть побаивалась, но, не сопротивляясь, поднялась по мосткам, и не было на палубе ни одного человека, который держался бы лучше и с большим достоинством. Куда мы ее устроим? Сюда? Или, может, сюда? Или, может, отведем ей каюту? — спрашивал один шутник. Корове воздавались всяческие почести, ее похлопывали и поглаживали, а девушки-официантки принесли ей всякие лакомства.

— Как ее зовут?

— Клара, как я слышал, — отвечал мясник Матисен. — Ну разве я не говорил, что она — человек.

Клару поставили в тихий уголок, где возле нее все время кто-нибудь сидел и разговаривал с ней. Когда корабль, обогнув маяк, вошел в тихую заводь, Клару отвязали и разрешили гулять по палубе. Стоя у релинга, она разглядывала приближающийся берег. Большие, кроткие глаза вбирали впечатления.

Клара сошла на берег, а на палубу вихрем ворвался другой пассажир — то был таможенник Робертсен. Он кого-то поискал наверху и внизу, заглянул в салон. Там чем-то занималась буфетчица.

— Где Абель?

— Абель?

— Где Абель, я спрашиваю?

Буфетчица не ответила и продолжала заниматься своим делом.

— Дура! — прошипел Робертсен и помчался дальше.