Круг замкнулся

Возможно, с «адом» я перегибаю палку, — во всяком случае, к первым десяти дням это слово неприменимо. «Чистилище» будет справедливее. Опять же, в чистилище я провела весь прошедший год, а то и дольше. Очевидно, боль постепенно накапливалась, усиливалась, пока не стала невыносимой. Невыносимой для меня, по крайней мере. Порою я сомневаюсь, способен ли Бенжамен вообще испытывать

боль — настоящую, не выдуманную. Нет, это неправда: ему бывало больно — в прошлом, я точно знаю: много, много лет назад, когда мы еще учились в школе, он мне рассказывал о том, что произошло с Лоис и как он помогал ей восстанавливаться. Иногда он страдал и глубоко сопереживал ей. Помнится, он навещал сестру каждую неделю и ни разу не пропустил дня посещений, — это ведь что-нибудь да значит, верно? Выходит, он

способен

на глубокие чувства, но отлично умеет их, скрывать. Бенжамен — человек, необычайно сдержанный, — очень британская черта характера, как принято думать, и, возможно, эта черта и привлекла меня. (Бенжамен полагает, что наши отношения основаны на религии, но это просто чушь, не более чем удобная выдумка, которой он объясняет, почему наш брак покатился в тартарары.) И все же, вспоминая тот день, когда, сидя на берегу канала, мы говорили о Лоис и Малкольме, я понимаю, что с тех пор Бенжамен заметно изменился. (Я ведь рассказывала тебе о Малкольме? Господи, похоже, за последние год-два я успела рассказать тебе всю мою жизнь — а также практически обо всех людях, что меня окружают, — а ты терпеливо слушал, ни разу не перебив. Как же хорошо ты умеешь слушать, мой милый Эндрю. Таких людей еще поискать!) Бенжамен словно застыл во времени, прилип к, некоему мгновению и не в силах отлепиться, не в силах сдвинуться с места, чтобы идти дальше. По-моему, я даже знаю, что тому виной, — точнее, кто, — но об этом потом.

Знаешь, если бы я сейчас писала по электронной почте (а сколько электронных посланий я тебе отправила за эти полтора года? По моим прикидкам, больше сотни), я бы стерла почти все, что только что написала, и постаралась бы сосредоточиться на главном. На самой сути. Но я вернулась в каменный век, пера и чернил, и это мешает сжато излагать мысли (впрочем, с моей точки зрения, перо и чернила — скорее роскошь, нежели помеха). Это письмо, наверное, — хорошая терапия для меня, вот что я хочу сказать. В конце концов, я могла бы позвонить тебе, а через несколько дней мы и вовсе увидимся, так ведь? Поэтому даже не обязательно отправлять это письмо. Хотя я почти уверена, что отправлю.