Круги на воде

О звонке майора как-то быстро забыли. За окнами терема стояла ночь, глухая и непроглядная, как ватное одеяло. А у нас было тепло, уютно. Тлели уголья в печи, перед иконой Николы-чудовторца горела свечка, на столе попыхивал самовар...

Спать почему-то никому не хотелось, и мы продолжили посиделки. "Арктику" допили, и на столе откуда-то появилась пятилитровая бутыль самогону, настоянного на сосновых шишках - смолистого, терпкого и забористого, как наждачная бумага.

После бани, горячей еды и спиртного усталости я уже не чувствовал, только гулкую пустоту где-то внутри головы. Порывался вскочить, бежать куда-то, и приходилось напоминать себе, что всё кончено. Убийцу Нестора и других монахов отыщет майор Котов - у него на преступников особый нюх. На "раз" вычислит.

Чумарь начал напевать что-то себе под нос - на удивление, очень разборчиво, без всякой каши:

На земле весь род людской

Чтит один кумир священный

Он реальный царь вселенной

Тот кумир - телец златой...

И вдруг припев подхватил Владимир, ожидаемо густым басом:

Сатана здесь правит бал

Здесь правит бал

Люди гибнут за металл

За металл!

Воздвигшись над столом, держа рюмку "по гусарски" и чуть покачиваясь, Алекс подхватил мотив, но куплет повёл совсем другой:

Много крови, много песен

За прекрасных льётся дам,

Я же той, что всех прелестней

Песнь и кровь свою отдам...

Песнь и крооовь... Свою отдам!

Залихватски опростав рюмку, он грохнул её об стол, и оглядел собрание: кто, мол, принимает вызов?..

Но никто не принял. Я петь не умею, а батюшка-сержант сидел отстранившись, задумавшись о своём, и только отщипывал мякиш от румяного бока грибного пирога и катал из него шарики...

А потом я отключился. Положил руки на стол, а на них - голову, и провалился во тьму. Снилось, что меня замуровали в каменном мешке, и он такой тесный, ровно гроб, опутанный серебряными цепями.

Испугавшись, я вскинулся, продрал глаза...

Я лежу в своей кровати, на втором этаже. Рассвет ещё только занимается - занавеска на окне сделалась чуть розоватой, прозрачной. И даже чаек не слышно.

Мужики затащили, - лениво подумал я. - Увидели, что я сплю, да и пожалели. Отнесли в кровать...

Я был полностью одет, даже в ботинках. Хотя по кухне ходил в носках, я это точно помню: ботинки мои насквозь промокли, и я оставил их в тёплой бане, рядом с каменкой...

Накатило противное чувство, что я всё ещё сплю. Так иногда бывает: думаешь, что проснулся, подымаешься, совершаешь какие-то действия, и только потом просыпаешься по-настоящему. Или не просыпаешься.

Пить хотелось страшно. Я сглотнул сухим горлом и понял, что хочу не пить. А питаться. Да так сильно, что виски ломит и челюсти выворачивает. Проведя языком по зубам, я даже испугался: показалось, что клыки удлинились раза в три...

Где-то Антигона оставляла термос с кровью, - поднявшись, я зачем-то заглянул в фаянсовый кувшин, ничего в нём не обнаружил, кроме дохлого паука, и потащился к двери.

Холодильника в тереме нет, зато есть ледник, или поруб, как его здесь называют. Пристроенная к терему землянка с ледяным полом и стенами, где хранится снедь и банки с маринадами. Помнится, в последний раз Антигона доставала термос именно оттуда... да, точно. Он ещё был запотевший, покрытый мелкими капельками конденсата.

Спускаясь ломаными шагами по лестнице, я отметил, что в горнице стоит мёртвая тишина. Даже ходики на стене, сопровождавшие людской быт размеренным тиканьем, молчат.

Угли в печке потухли. В кухне чисто, прибрано и пахнет холодным пеплом.

Стараясь не шуметь, я отворил небольшую дверку в углу, и ёжась, вошел в поруб. Поморгал, приноравливаясь к скудному свету, падающему из двери, и пошел в глубину.

Шел почему-то очень долго, минут десять. Хотя помнил, что ледник тянется всего метров на пять - шесть.

Наконец дошел до конца, щурясь, поискал на полках, между банок с прошлогодними огурцами и лежалыми яблоками, нащупал холодный металлический бок термоса, свинтил крышку и припал к горлышку.

Ничего не вышло.

Термос оказался пуст. В нос шибал запах застарелой крови, вызывая одновременно отвращение и дикую жажду.

С досадой отбросив бесполезный термос, я почувствовал головокружение, невольно схватился за полку, потянул её на себя, и рухнул на пол в осколках стеклянных банок и брызгах рассола.

Вновь накатила тьма.

Очнулся за столом. Шея затекла, щека, которой лежал на руке, онемела, глаз не открывался.

С удивлением оглядел собрание. Все были на месте: Алекс, нарушая собственный запрет, дымил сигаретой - на блюдце высилась целая гора окурков. Владимир что-то быстро писал в крохотном блокнотике, Чумарь с аппетитом доедал прямо из банки маринованные грибы, а батюшка, прикрыв от удовольствия глаза, прихлёбывал из стакана горячий чай.

Сон. Это был обыкновенный сон.

За окном было светлым-светло. Солнце било прямо в глаза - оно-то меня и разбудило. Озорное светило шарило горячими пальцами по столу, играло солнечными зайчиками на боках самовара, заглядывало в пустые рюмки...