Крушение

Уже неделю гостила Бобек в ауле рыбаков на круче. Невелико было расстояние между ее аулом и аулом рыбаков, а после замужества редко ей удавалось вырваться из дому. Но, узнав о болезни старшей своей сестры Ализы, она не могла не приехать. Не дожидаясь мужа, загулявшего где-то в аулах, она оседлала верблюда и, прихватив грудного ребенка, отправилась в путь.

После гибели Мунке осталась одна Ализа. Храня память и очаг мужа, жила она в старой землянке. Болезнь совсем одолела Ализу. После паралича у нее не действовали рука и нога, и ей трудно было передвигаться даже в доме. Лишь с приездом Бобек она немного оживилась. Бобек выстирала белье, выбила и прожарила на солнце постель, и Ализа посвежела лицом, стала поправляться на глазах.

Но однажды ночью нагрянул к ним старший деверь Бобек. Грубый, необузданный нравом, он отхлестал камчой собак, опрокинул ведра и тазы и ввалился в маленькую темную землянку. Женщины уже проснулись, но он заорал, будто в степи:

— Дом это или могила? Есть тут кто живой?

Бобек вздрагивающей рукой зажгла светильник, взяла на руки заплакавшего ребенка, стала баюкать.

— Давай собирайся, живо! — орал деверь.

Бобек порывисто вскочила.

— Каин-ага, в этом доме живет больная женщина, хранит очаг, а вы без спросу ворвались в дом да еще кричите! — твердо выговорила она и прижала к себе ребенка.

— Эй! Так-растак могилу твоего деда… Чего эта сучка мелет? — закричал деверь, оглядываясь. Не то что мокрохвостые бабенки, длиннополые низкие твари, — самые отчаянные джигиты не смели ему перечить. Бывало, глаз не смеют поднять! А тут шлюха какая-то пасть свою дерет! — А ну давай выходи, живо! Я тебя, суку, проучу! Я еще мужа твоего заставлю, чтоб он тебя погонял вокруг аула, как собаку!

— Больную сестру без присмотра я не оставлю! — решительно сказала Бобек и уселась на постель.

— Ах так?

— Так!

— Ну, сука! — побагровел бородач. — Так-растак могилу твоего деда… Сейчас я тебе покажу!

Подскочив к ней, он поймал ее косу, намотал на руку и, резко дернув, поднял ее с постели.

— Побойся бога!.. — завопила что есть сил Ализа и, кое-как дотащившись из своего угла, вцепилась бородачу в полу. Тот пнул ее ногой, занес над Бобек камчу, но тут же оторопело оглянулся: в дом ввалились разбуженные рыбаки Али и Рза, сбили бородача с ног, потом, заломив ему руки за спину, молча выволокли из землянки. На улице они сильно избили его, раскровенили рот и, по-прежнему не говоря ни слова, взвалили на коня. Коня вывели в степь, и только тогда Рза сказал:

— Мотай отсюда, пока жив!

— У, так-растак могилу вашего деда… Погодите, суки, — рыдающим голосом погрозил бородач и саданул каблуками коня.

Остаток ночи Ализа не спала. Бобек то кормила грудью ребенка, то укачивала его и тоже молчала. И на другой день они не заговаривали о ночном происшествии, только утром Ализа заикнулась было, что лучше все-таки сестре вернуться домой. Но Бобек сделала вид, что не слышит.

В первые годы, оказавшись среди грубых и жестоких людей чуждого ей рода, Бобек чуть было не зачахла. Сколько унижений она вынесла! Но теперь какая-то новая сила возникла в ней, и на смуглом ее лице появилось прежнее выражение упрямства и озорства. Ализа знала буйный и наглый нрав мужа Бобек и думала, что дорого той придется заплатить за вчерашнюю дерзость. Не сегодня-завтра нагрянет он сюда со своими джигитами, и тогда добра не жди! «Ой, несчастная ты моя сестренка! — с жалостью думала Ализа. — Плохо же тебе живется, а что еще будет впереди? Не раз еще тебе придется умереть и воскреснуть!»

В нехороших предчувствиях провела она две ночи и два дня и на третью ночь, измученная, задремала уже на рассвете, как вдруг проснулась от дружного лая собак, потревоженных неурочным путником. Вскинувшись, она тут же подумала об Ожирае и похолодела. Взглянув на Бобек, увидела, что та тоже вскочила и натягивала на голову платок. Красивое лицо ее побледнело и заострилось. Ребенок захныкал спросонья. Бобек сунула его Ализе и, не надевая даже своего черного плюшевого камзола, на неверных ногах вышла из землянки.

Какой-то военный спешивался у входа. Бобек сразу оставили силы. «Боже милосердный… — лихорадочно узнавала она, — это… это ведь брат Райжана!» — и, обессиленная, прислонилась к косяку. Военный, вынимая ногу из стремени, оглянулся через плечо. Увидев застывшую у входа маленькую фигурку, он изменился в лице. Бросив повод, он кинулся к ней. «Бобек… родненькая!..» Бобек счастливо заплакала и прижалась к его груди. Гладя ее по волосам, Еламан вспомнил Рая, расчувствовался. Слезы навернулись ему на глаза, и опять померещилась каменистая турецкая земля, зима, холодный ветер по ущельям и как движутся маленькие серые фигурки среди гор, как падает кто-нибудь и его волокут потом к яме и наскоро забрасывают камнями…

— Милая моя Бобек… Печаль моя! — шептал Еламан сухими губами. Других слов он и не искал. Печаль и горе, казалось бы, давно похороненные, забытые, вдруг оказались живы и опять больно давили сердце.