- Койя! — Хару было не просто заставить отступить, тем более, в бою, а сейчас он чувствовал себя как на поле боя. — Ты моя жена и прекрасная деле. Это не изменить. Займись домом, прикажи прогнать пару слуг, выругай Китти за беспорядок в спальне, закажи себе новое платье, проедься верхом. Сделай хоть что-нибудь из того, что делают все.
В карих глазах блеснуло упрямство. Он ожидал гневной отповеди "Я — не все!" и заранее ей радовался. Искра погасла, не разгоревшись. Койя перевернула страницу. Спустя минуту — еще одну.
- Здесь негде ездить верхом.
- Хоть вокруг замка!
- Хару, здесь негде ездить.
Он постоял некоторое время над ней и вышел, не закрыв за собой двери. Пусть хоть сквозняк заставит ее пошевелиться!
Когда он вернулся вечером сообщить о прилете Меери, дверь была все так же распахнута, хотя руки у Койи покрылись гусиной кожей, а губы ее посинели. С зимними сквозняками Умбрена шутки плохи. Больше тысячи лет прошло с тех пор, как дары начали заселять его южные склоны, но у них так и не получалось строить замки, которые можно было бы проветривать, не опасаясь выстудить их. Приходилось выбирать между вязкой слякотностью, царившей в помещениях с наглухо закрытыми окнами и слабо теплящимися каминами, и пронизывающими порывами ледяного ветра, вторгавшимися в любую щель и мгновенно пробиравшими комнату так, что она не могла служить обителью человеков.
Хару выругался сквозь зубы, завернул жену в свой орад и заставил двадцать минут просидеть в бочке с горячей водой и натереться медвежьим салом, прежде чем выйти к ужину. Меери уже побывал у Китти и спустился в обеденный зал веселый и беззаботный.
- Койюшка, ты опять дуешься?
Он не видел ее несколько месяцев, и перемена бросалась в глаза. Может быть, просто больна? Не мудрено. После потери ребенка, в такой глухомани, зимой… Даже крепкий организм даров Аккалабата давал сбои в негостеприимном Умбрене. Что уж сказать о прекрасной деле? Койя не удостоила его ответом, но Меери поразило не это. Китти не бросил на нее умоляющего взгляда, не вставил деликатно "Мама, с тобою беседуют…" Словно не обратив внимания на ее бестактность, уселся за стол рядом с Меери, приподнялся, с интересом заглянув в миску с супом. Без энтузиазма сообщил: "Снова баранина…" Он не любил жирное. "Потерпи годик, — шепнул Меери. — Переедешь к нам, и твоя прекрасная деле позаботится о твоем желудке. Жаловаться не будешь".
Осекся, поймав недовольный взгляд Койи. Она не села, а прям-таки плюхнулась напротив них, придвинула к себе тарелку. Меери сразу заметил, как неряшливо она ест, и ему стало неловко. Даже кружевными манжетами Койя ухитрилась зачерпнуть суп. Меери недоумевающе оглянулся кругом: все — и хозяева, и слуги — делали вид, что так и надо. Только Китти заерзал как на иголках. Теряясь в догадках, Меери попытался внести в поглощение пищи струю оживления. Рассказал придворные новости, щедро приправив их сплетнями, чуть ли не в лицах изобразил последнюю стычку между молодежью Пассеров и стариками Эрзелей. Столичные резиденции этих кланов стояли бок о бок, а их образ жизни различался, как отличается ревущий поток летнего Эль- Зимбера от неподвижности Эль-Зимбера зимнего.
Пассеры считали, что в столице старикам делать нечего, зато давали всем желающим молодым возможность окунуться в придворную жизнь, показать себя на столичных турнирах, до отвала наесться, напиться, натискаться девушек-тейо и намахаться мечом в благопристойных тавернах и злачных притонах Хаяроса. В их особняках жизнь била ключом, и это бурление было как кость в горле дарам Эрзеля, которые, как говорили в народе, даже рождались с насупленными бровями. В обиходе была фраза "мрачный, как Дар-Эрзель". Выяснить, в каком возрасте у Дар-Эрзелей возникало сердитое выражение на лице, не представлялось возможным: в столице у них обретались одни старики, а в военных лагерях и на провинциальных балах Меери их не разглядывал. Впечатление, что у Эрзелей даже пятнадцатилетние дары ведут себя так, будто сильно устали от жизни, у него было, но он на нем не заморачивался. Заморачивались Дар- Пассеры, которым приходилось жить рядом с Усыпальницей Дар-Эрзелей (так они называли их резиденцию) и которые не теряли надежды соседей "расшевелить" (так они называли пьяные вопли и ночные шествия с факелами у Эрзелей под окнами). Достичь согласия не удавалось уже которую сотню лет. Приходилось то жаловаться королеве, то выяснять отношения в честном бою.