Крутень

Когда Мишка с Семёном вернулись домой, там уже стоял дым коромыслом в прямом и переносном смысле. В сизых слоях стелящегося по кухне дыма, сидели три пьяных мужика и что-то друг другу пытались доказать, причём говоря одновременно и, как ни странно, все отлично понимая. Семка проскользнул в другую комнату, а Мишка взял с печки книжку и ушёл на сеновал. Обмывка мельницы закончилась уже глубокой ночью. Кузьму унесли домой сыновья, а Василия положили вместе с Дмитрием на полу. Так они и спали до утра, довольные сами собой и друг другом.

Проснулись они от треска поленьев в печи. Дуня возилась за столом, меся тесто для пирогов. Она искоса посмотрела на очнувшихся мужиков и только усерднее заработала руками.

– Ну, сват, спасибо за угощение, – просипел Василий, разглядывая заплывшими глазами Дмитрия.

– Щас полечимся, – поднялся Дмитрий, – Дуня, сообрази нам по-маленькой, Василия Ильича поправить надо.

– Вон возьми под шестком, – не отвлекаясь от теста, недовольно проговорила Авдотья.

Дмитрий, погремев чугунами, вытащил бутылку водки, достал стаканы и налил себе и Панову по половине.

– Давай, Вася, помянем вчерашнее беспутство.

Друзья выпили и долго морщились, пока целебный эликсир не растёкся по их больному организму блаженным теплом и не просветлил затуманенные головы.

– Вот теперь и жить можно, – произнёс Василий, – все, Митя, мне пора. А ты давай мельницу обихаживай. Этот Новик её в хлам превратил, мясоед недоделанный. Пока.

Дмитрий остался сидеть один. Он налил себе ещё немного вина, выпил и задымил папиросой. Авдотья к тому времени уже сажала пироги в готовую печь, предварительно разбив кочергой угли. Она уже отдоила коров, управилась и с остальной скотиной. Мишка с Семёном уехали за очередной партией глины.

– Митя, ты слышал, что сельсоветские удумала? – спросила Авдотья.

– Что они могут удумать, у них нет ни пса, одни лозунги, – ответил Дмитрий.

– Хотят отвести всю землю за рекой, а на днях обещали трактор пригнать. Вся голытьба ночью в сельсовете заседала.

– А ты откуда знаешь?

– Миша гулять ходил. Баял, что Фёдор Рогозин агитацию проводил. Статью какую-то читал об…, – Авдотья задумалась, вспоминая слова сына, – укреплении деревни и какой-то смычке с городом.

– Пусть укрепляют, а у нас свои заботы, – вставая, сказал Дмитрий, – я к Новикову, надо за мельницу заплатить и бумаги написать.

3

В селе к тому времени уже оттопили печи. Холодный туман висел над речкой как вата на новогодней ёлке. По шаткому мосту устало шагал парень в короткой кавалерийской шинели и кожаной кепке, чудом висящей на затылке. Дойдя до окраины села, он свернул в огороды и напрямую, петляя между грядок и перелезая через плетни, подошёл к крытому соломой двору покосившейся избёнки. Не сбавляя хода, он пинком открыл калитку и вошёл в дом, по пути чуть не сбив старушку, пристраивающую ведро под козу.

– Куда прёшь, оглашённый?! – неожиданным басом прокричала старушка, заново пристраиваясь к козе, – прошляются всю ночь неизвестно где, потом носятся с закрытыми глазами. Лучше бы на мельницу съездил. В доме, который день муки ни крошки.

В избе парень скинул шинель, повесил кепку на вбитый в стену гвоздь и сел за стол. У печи, опершись на ухват, стояла женщина и смотрела на него, не скрывая любопытства.

– Дай чего-нибудь перекусить, мама, – попросил парень, – второй день не емши мотаюсь.

– Ты, Федя, видно с печки недавно брякнулся, – бросив ухват и уперев руки в бока, со злостью проговорила Аксинья, мать Фёдора Рогозина, самого ярого активиста на селе, – я печку только для вида топлю. Ставить в неё уже который день нечего.

– Ничего, мама, скоро по-новому заживём, – Фёдор встал и сам достал кринку молока и миску с огурцами, – я в Посаде был. Новую установку дали нам. Коммуну организовать. Землю завтра приедут нарезать.

– Ну-ну, давай-давай, только пока ты энту жизнь налаживаешь, мы ноги протянем. Глядишь, и земля пригодится, – мать снова взяла ухват, достала из печи чугунок и налила в деревянную миску пустых щей из свежей капусты, – поешь хоть, сущий шкилет, а не парень. Кто за такого пойдёт, разве только Дунька хромая, да и то большой вопрос.

Фёдор проворно заработал ложкой, не обращая внимания на материны упрёки, к которым давно уже привык. Он полгода как пришёл с гражданской войны. След от деникинской шашки до сих пор не давал покоя. Была зима двадцать четвёртого года, когда он сошёл с поезда в Посаде. На вокзале сновали люди с котомками, чемоданами, отталкивая друг друга и протискиваясь в забитые вагоны. Фёдор протиснулся сквозь толпу и вышел на маленькую площадь, где стояли подводы, в надежде найти попутную, но земляков в этот день не было. Тогда с тощей котомкой за плечами, опираясь на шикарную палку, Фёдор направился в свою родную деревню пешком. Санный путь вёл через голую степь. Студёный ветер продувал тонкую шинель, добираясь до тела, а путь предстоял неблизкий. На его счастье по дороге ехал сосед Демид Захаров на лошади, запряжённой в сани.