Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков

Он разложил их в свободной спальне, на белых пластиковых поддонах, которые вытащил из холодильника. Большую часть дня он держал дверь в эту комнату открытой, но, когда настал вечер, чешуйницы сказали ему, что нужды в этом нет. Тогда он захлопнул дверь и заснул в своем, добровольно свободном от насекомых коттедже.

На следующее утро, когда Джонатан заглянул в свободную спальню, он почувствовал прилив отцовской гордости, увидев набухшую синеву гниющих сосисок, каждая из которых была покрыта белыми наростами — признаком личинок. Личинок жующих, личинок растущих, личинок, жизнь которым дал он. Группа мух, обрабатывавшая последние пять фунтов сосисок, внедряя свои яйца в разлагающееся мясо, взмыла в воздух, когда он зашел в комнату — и исполнила то, что, на взгляд Джонатана, выглядело как реверанс, признание его позиции как помощника и сюзерена.

Он проработал все утро. Одна особенно добросовестная муха оказалась крайне способной к поиску слов — разыскивая необходимое, она ползала по раскрытому Оксфордскому словарю, чтобы затем усесться на нужной строчке и подрагивать крыльями, подобно живому курсору.

ЕЩЕ МЯСО? — поинтересовались чешуйницы на сушилке, когда он пошел сделать себе сандвич.

— Я об этом подумаю, — ответил Джонатан, кидая им кусок ветчины. Затем он вернулся в кабинет — позвонить насчет такси, чтобы забрать Джой на станции.

Джонатан был так поглощен указателем, что не услышал визга тормозов, когда такси Джой остановилось у коттеджа.

— Я дома! — проверещала она от двери, и Джонатан почувствовал то же отвращение, что и при разговоре по телефону. Ну почему ей необходимо говорить таким высоким, таким безмозгло настойчивым голосом?

Она зашла в кабинет, и они обнялись.

— Милый, у тебя найдется пятерка для таксиста?

— Э... э... погоди-ка. — Он похлопал по карманам. — Извини, при себе нету. Посмотри, кажется, в свободной спальне была кучка мелочи...

Джонатан вслушался, как она поднялась по лестнице. Как открылась дверь. Услышал гнетущий, гигантский, пульсирующий гул, поглотивший ее. А затем поднялся и пошел заплатить таксисту.

Европейская история

— Wir-wir, — пропищал Хампи, запустив маленькие пальчики в спагетти с сыром, приготовленные Мириам. Вслед за этим он поднял ручки к лицу и задумчиво уставился на липкую червеобразную массу. И торжественно воскликнул: — Wir m"ussen expandieren!

— Да, солнышко, точь-в-точь червячки, — ответила малышу мать.

Хампи поджал губки и поднял на нее ярко-синие глазенки. Мириам постаралась выдержать его взгляд и изобразить на лице искреннюю любовь и нежность. С пальчиков малыша падали ошметки сыра, но его это нисколько не беспокоило. Немного помолчав, он воскликнул:

— Masse!

— Да, милый, гадкая масса, — отвечала Мириам, с досадой отмечая нотки раздражения в своем голосе. Она стала собирать нашлепки сыра с подносика, что стоял на высоком детском стульчике, обратно в тарелку, чтобы придать блюду более-менее аппетитный вид.

Теперь Хампи разглядывал другую забавную штуку — поильник с чаем. И снова крикнул:

— Masse!

— Опусти ручки, Хампи. Опусти ручки в тарелку!

Мириам чувствовала, еще чуть-чуть, и она не выдержит.

Глазки малыша расширились, что обычно предшествовало бурным рыданиям. Однако он не заплакал: он швырнул спагетти на только что вымытый пол, после чего воскликнул:

— Massenfertigung!

Снова он нес невразумительную чепуху.

Мириам разрыдалась. А Хампи стал облизывать свои пальчики с совершенно довольным видом.

Через час, когда Дэниэл пришел с работы, молчаливая борьба между матерью и сыном шла полным ходом. Хампи старался превратить процесс укладывания в пытку, изо всех сил отбиваясь и изворачиваясь. Одежду с него приходилось не снимать, а стаскивать насильно — одну вещь за другой; пока Мириам несла его наверх, в ванную, он без устали сопротивлялся. А оказавшись-таки в ванне, начал так плескаться в воде, что Мириам мигом стала мокрой насквозь, до самого лифчика. В результате оба покинули ванную распаренные и полуголые.

Но Дэниэл ничего этого не замечал. Он видел лишь своего прекрасного синеглазого сыночка с ангельскими темными локонами, обрамляющими прелестное круглое личико. Опустив сумку на пол рядом с диваном в гостиной, он тут же подхватил Хампи на руки.

— Ну, как мы себя вели, пока папочка был в офисе...

— У тебя нет никакого офиса! — взорвалась Мириам, как и Хампи, завернутая в махровое полотенце — от безвыходности, а отнюдь не из стремления к комфорту.

— Дорогая, дорогая... Ну что с тобой? — Держа в объятьях смеющегося сынишку, запустившего пальчики в его шевелюру, Дэниэл направился к жене.

— Darlehen, hartes Darlehen, — забормотал мальчик, явно пытаясь копировать отца.

— Видел бы ты, какую свистопляску он мне сегодня устроил, не стал бы так сюсюкать с этим чертенком. — Мириам увернулась от поцелуя мужа. Она боялась, что, стоит ей размякнуть, она окончательно потеряет контроль над собой и снова разревется.

Дэниэл вздохнул.