Крутые перевалы

— Ну как? — горячился Чеканов.

— С шрифтом хорошо, но содержание не пойдет, — ответил он. — Кто это додумался так писать?

— А што? — огорчился наборщик.

По залегшей цепи пронесся хохоток. Рассерженный Чеканов побежал к своей роте. В этот же момент от линии затрещали частые залпы, и партизанам стало видно, как подрывники, скрываясь по кустарникам, отстреливались от наступающих чехов. Бойцы еще не успели заскочить в рытвину, как перила железнодорожного моста качнулись в сторону, и вслед за этим окрестности разбудил страшный, потрясающий землю гул.

— Отводи роту, — закричал навстречу Чеканову Корякин. — Он взвалил на плечи тело пулемета и, косолапя, пустился в кустарники. А они шевелились, как камыш на воде.

Через час партизаны разместились в деревушке Барзаначке, и за чаем Корякин говорил Чеканову:

— Ляпнул ты ничего, но еще слабовато… Где ж это видано, чтобы на войне без громкого слова обошлось… Нет, командующий неправ.

Фронтовик с оторванным ухом, второй номер пулемета, поддерживал своего начальника:

— Ты говоришь на войне… Да я бревна плавил на плотах, и то без этого нельзя… Смотришь, шивера или, примерно, прибой к скале… Кэ-эк прижмешь на слово: бей роньжей вправо! Смотришь, и пронесло.

— Война войне розня, — вмешался третий. — Вот когда на «ура» берешь, тоже не божьи слова за этим повторяешь… А в нашей войне — глотка… С ней как-то надежнее… Опять же на нас лепят навоз, дармоеды, а мы за свою трудовую правду не моги слова сказать.

— Вестимо, завернуть покруче не мешает, — заключил старший пулеметной команды. — Ты давай, Аверя, побольше таких штучек, а я ночью перекину за фронт.

Генерал Репьев второй раз дочитывал приказ по внутренним войскам Сибири. Начало его гласило:

«Приказываю: всем командирам отдельных частей в борьбе с партизанщиной применять способ японцев, то есть брать заложников из мирных крестьян и наказывать таковых вплоть до расстрела. В случае сокрытия врага целыми селениями уничтожать таковые немедленно».

Командующий мелко вписал между строк:

«А также конфисковать имущество и жечь постройки укрывателей, дабы оная мера вразумила предателей родины».

Углубляясь в работу, он не заметил, как в дверях появился верткий, небольшой и смуглый лицом адъютант Скобелин. Скуластый и плотный, напоминающий калмыка, он звонко загремел шпорами и отрывисто доложил:

— Новости, вашдительство! Разрешите?

— Какие?

Адъютант крепко отшагал к столу и положил перед генералом испачканное воззвание наборщиков Чеканова и Юзефа. Генерал нацепил на нос пенсне и прибавил в лампе огня. Но его блеклым глазам все еще не верилось. Адъютант с усмешкой наблюдал за начальником, заросший подбородок которого дрожал, как от сильного озноба. Генерал перевернул текст вверх ногами, посмотрел его сбоку и, прихлопнув ладонью, долго и тупо смотрел на Скобелина.

— Откуда это? — наконец выдохнул он.

Адъютант вытянулся и, прищелкнув шпорой, отрапортовал:

— Контрразведчик Зубарев отобрал у новобранцев 31-го маршевого полка, вашдительство… Разведчик говорит, что солдаты читали его нарасхват.

— Мер-рзавцы!

Тучная фигура Репьева закачалась в полутемной комнате. Под ногами подгибались и скрипели тонкие сосновые половицы.

— Зубарев, говорит, что это попало и к чешским солдатам, — продолжал Скобелин. — А вы знаете, вашдительство, что чехи уже давно присматриваются к здешним партизанам и втихомолку подсмеиваются над тем, что наша печать призывает бороться с бандитами-большевиками, когда эти самые бандиты и есть все восставшие крестьяне и рабочие… Я боюсь, что эта безграмотная блатная мазня наделает нам неприятностей.

— Ну это вы, поручик, преувеличиваете, — нахмурился командующий. — Сибирское коренное крестьянство по преимуществу зажиточное и еще до сих пор является носителем традиций былого казачества… Это вот переселенческая рвань — да.

Поручик почтительно опустил глаза, хотя совсем не был согласен с командующим. Он понимал, что колчаковщина с каждым днем разлагается и что каждое новое достижение красных ускоряет гибель атаманщины.

— По имеющимся данным контрразведки, отряды Потылицына сформированы исключительно из среднего и малозажиточного крестьянства и обатрачившихся за войну солдат, — услужливо добавил он.

— То-то и есть, — потер руки генерал. — Там заправляют латыши, матросы и жиды из рабочих.

Командующий снова уселся на стул и, взглянув на адъютанта, нахмурил лысый лоб.

— А ведь здорово, мерзавцы! — улыбнулся он. — Вы посмотрите, какой идиотский шрифт! А слова! Позовите ко мне этого Зубарева.