Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!»

Мне вспоминается боевой вылет того времени, когда по стечению ряда не очень приятных обстоятельств над полем боя пришлось остаться одному. Высота была 3500 метров, и я решил забраться повыше: при таких преимуществах, как скорость и высота, маневр обеспечен. Вскоре увидел перед собой пятерку истребителей и вначале не мог понять, чьи они: свои или чужие? Сближаясь с пятеркой, я думал: если это Me-109 – атакую и, не ввязываясь в затяжной бой, отрываюсь.

Да, это были «мессершмитты», и я поступил, как было задумано. Пикирую на тройку так, чтобы, не выходя из атаки, нанести удар и по идущей ниже паре. И вот даю очередь по тройке – безрезультатно. Проскакиваю к паре, а она маневром уходит из-под удара и тут же начинает наседать на мой хвост. «Вот это дело: атакующий сам попал как кур во щи», – пронеслась досадная мысль. Пытаясь уклониться от боя, я взмываю ввысь, пара Me-109 не отстает, сближается… На этой высоте «лавочкину» трудно тягаться с «мессами», и тогда снова бросаю машину в пике. Неравная схватка, зачинщиком которой я стал по собственной воле, переходит на 2000–2500 метров, где мой самолет не уступает «мессершмитту». «Сто девятые» не торопятся. Атаки их грамотны и методичны: умело маневрируя, они пытаются взять меня в клещи. Пара слева, пара справа почти одновременно атакуют и атакуют мой «лавочкин». Несколько раз скольжением под атакующих или боевыми разворотами мне удавалось избежать поражения.

Но вот я допускаю ошибку: на какую-то долю секунды задерживаюсь с маневром и расплачиваюсь за это. Очередь «сто девятого» – треск, хлопок, и фанерной обшивки на плоскостях как не бывало: разрывы снарядов и встречный поток воздуха мгновенно раздели крылышки истребителя. Самолет резко опускает нос, сваливается на крыло, переходит в отрицательное пикирование. Меня вытягивает из кабины, но я все-таки пытаюсь управлять исковерканной машиной. Она вяло – очень неохотно! – почти над самыми верхушками деревьев выходит из пикирования. Осматриваюсь: четверка «мессеров» уходит от линии фронта, они, видимо, решили, что со мной все покончено…

А я, оставшись один, подсчитываю убытки: плоскости полностью раскрыты – видны лонжероны, нервюры, нижняя обшивка. Левый посадочный щиток поврежден, руль поворота на движение педалями не реагирует. Одни элероны да руль глубины еще слушаются ручки управления.

Осторожно доворачиваю до нужного курса и лечу, надеясь на русское авось…

Посадку я произвел с ходу, подрулил к капониру. Навстречу бежит механик: вид у сержанта удивленный, словно перед ним появился нежданно-негаданно инопланетянин и он не знает, как поступить в столь щекотливой ситуации. А у меня на душе кошки скребут, но вида не подаю, бодрюсь:

– Козлов, как будет: раз, два – и готово? Механик радостно восклицает:

– Жив? Ну, командир, такого у нас еще не случалось!.. Как же вы долетели?

«Я его совсем недавно ругал, а он радуется, словно встретил родного брата после долгой разлуки». Эта в общем-то немудреная, но по-фронтовому добрая мысль приходит в голову, и мне хочется сказать что-то очень сердечное славному парню.

– Петя, долетел-то не я, а «лавочкин».

Козлов озабоченно осматривает самолет, давая самые неожиданные комментарии, охает, ахает и наконец сокрушенно говорит:

– Так раздеть машину…

Уверен, что кроме своего самолета он в эти минуты ничего не видел, ни о чем другом не мог думать.

Подошли летчики, техники, механики, и Козлов начал начальственно покрикивать:

– Чего смотрите?.. Вам что здесь, цирк, что ли?.. Работать мешаете!

– Петро, не шуми, – успокаиваю я механика. – Работе мешать не надо, а смотреть – пусть смотрят и знают, что со «шмиттами» шутки плохи.

– Валерий Александрович, – мягко, но настоятельно прошу старшего техника, – проверьте и определите, что можно сделать.

Через час с небольшим я вернулся к самолету. Консолей на нем уже не было. Они лежали на земле, а рядом с ними – совсем новенькие. Помощников около машины собралось много: одни заплетали концы новых тросов руля поворота, другие снимали консервацию и готовили к подвеске крылья, а Козлов устранял дефекты в моторе. Он здесь, несмотря на присутствие техника звена Кочагина, был за главного – все обращаются только к нему:

– Петро, посмотри!

– Козлов, проверь. Что еще сделать?

В конце дня мне доложили о готовности машины к работе.

– Как, готова? – не могу поверить.

– Утром можешь облетать.

– Ну молодцы! – радуюсь и торжествую. – Вот молодцы, так молодцы!

Самолет у капонира стоит как новенький. Я внимательно и придирчиво осматриваю его, сажусь в кабину, проверяю управление: как часы!

На душе такая радость, хоть пой:

– У вас действительно все, как в поговорке Козлова: раз, два – и готово!

Через день такую же работенку задал механикам и техникам мой заместитель Алексей Степанович. На моторе его самолета не то снарядом зенитки, не то очередью с «мессершмитта» отбило головку цилиндра. Более семидесяти километров Амелин летел на подбитой машине: масло забрызгало все капоты, остекление кабины, фюзеляж. Но хорошо, что случилось это с верхним цилиндром. Смазки хватило, мотор не заклинился, и летчик благополучно произвел посадку на своем аэродроме. Техники с его машиной, как и с моей, управились быстро: в течение дня сменили мотор. А монтаж АШ-82 на «лавочкине» не из легких. В тыловых условиях замена мотора длилась порой неделю.

Так трудились наши боевые помощники и все те, кто в полку и батальоне обеспечивал полеты.