Крылатая гвардия

Летчики и пекари… Представители таких несхожих профессий оказались рядом в той жестокой битве, какую вел блокадный Ленинград за хлеб и, значит, за жизнь сотен и сотен тысяч людей.

Летчики, днем и ночью летавшие над ладожской трассой, обороняли от врага вереницы грузовых машин с мукой.

Пекари, под вражескими обстрелами и бомбежками несшие бессменную вахту у печей. Несмотря ни на что, население должно было вовремя получать свой хлебный паек…

Хлеб января 1942 года! «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам».

Этот окаменевший пепельного цвета кубик, в котором мука перемешана с отрубями, жмыхом и целлюлозой, можно увидеть теперь в Музее истории Ленинграда. И тут же другой, чуть побольше. Прибавка! Слово, памятное всем пережившим блокаду. Еще 75 граммов к прежней норме, еще 50… И каждый раз — это новая победа, новое выигранное сражение.

Пекарь, высыпая из мешка остатки муки, подходил к окну и видел голодных, измученных горожан в очереди у булочной… Он невольно вспоминал тех, кто в эту минуту воюет в небе над заснеженной Ладогой, защищая караван с бесценным грузом.

Нет, не случайна была эта дружба!

Она началась в тот морозный день, когда делегация ленинградских хлебопеков приехала в гости к летчикам.

Ехать решено было с подарком. Но с каким? Чем порадовать хозяев? Кто-то робко произнес: «Крендель»… Поначалу сочли это несерьезным. Какой крендель? Настоящий? Выборгский сдобный? Так для него ж нужна крупчатка, чистая крупчатка… Где ее взять? А специи, масло? Невозможно это… Но всё-таки, если попробовать? Ведь как обрадуются летчики, как будут поражены! Подумать только, товарищи, привезти из осажденного города его защитникам крендель! Не чудом ли это будет?

Муки (конечно, не крупчатки, но всё же белой) с солидным, правда, количеством примесей немного нашлось. И сахару 200 граммов. Миндаля и изюма раздобыли самую малость. Яиц совсем не удалось достать. Кто же возьмется из столь скудных продуктов приготовить сдобное тесто? Хотели уж было вообще отказаться от этой затеи, как вдруг вспомнили: Антоныч! Где он сейчас, старейший питерский булочных дел мастер? Этот искусник сделает!

Павла Антоновича Никитина разыскали в пекарне на Старо-Невском. Он пек формовой хлеб для госпиталей. Ого, как загорелись у старика глаза, когда он услышал обращенную к нему просьбу. А сказал весьма сдержанно:

— Попытаюсь.

Он священнодействовал в одиночестве, никого не подпуская к столу. В пекарне было сумеречно: окна забиты фанерой, электричество выключено, тускло горели свечи.

Антоныч что-то нашептывал и над опарой, и над тестом, будто колдовал. Но это просто так, по привычке. Когда тесто поднялось, раскатал его на доске и вдруг ловким движением скрутил причудливую восьмерку, пришлепнул с боков, смазал вместо желтка теплой сахарной водицей, украсил изюмом, обсыпал миндалем и сунул на листе в печь.

Грузовик с делегатами уже стоял у ворот, а старик не спешил, поджидая, пока крендель остынет. Потом, так и не дав никому взглянуть на дело рук своих, обернул пергаментной бумагой и вынес в наглухо закрытой фанерной коробке. Молча уселся в уголке кузова, и лишь по глазам его, в которых поблескивали веселые искорки, можно было определить, что затея вполне удалась.

Дорога, по которой ехала делегация, была той самой, что связывала Ленинград с Ладогой. Навстречу шло множество приземистых машин с погашенными фарами, тяжело груженных мешками, ящиками, бочками с продуктами. Это «большая земля» слала помощь сыновьям и дочерям своим, попавшим в беду, это она обогревала их теплом, живительным дыханием… А на небе то и дело вспыхивали и сразу гасли розовые дрожащие зарницы — там, позади, ближе к городу, рвались снаряды.

К летчикам прибыли уже под вечер. Проступавшие в темноте очертания дачи, у которой остановился грузовик, показались делегатам знакомыми.

— Похоже, наш бывший дом отдыха? — сказал кто-то, вглядываясь.

— Совершенно точно, — раздался с крыльца мягкий грудной басок. — Сохраняем, так сказать, в первозданности. Придет время — передадим по акту.

В руках говорившего загорелся карманный фонарик, осветивший тропу к даче. Встречавший представился:

— Командир полка майор Романов. Ждали вас утром. А сейчас большинство в воздухе. Мы ведь птицы ночные… Прошу проходить.

В комнате, которая была когда-то «уголком тихих игр», собрались летчики-истребители, свободные от дежурства. Вошел совсем еще юный лейтенант, крупнолицый, с добродушным взглядом широко раскрытых серых глаз, с копной светлых волос, спадающих на лоб. Сказал просто:

— Алексей… — И чуть тише добавил: — Севастьянов.

Севастьянов? Знаменитый «ас ночного неба», как звал его весь Ленинград? Так вот он каков — молодой человек, таранивший самолет врага в ночном бою над городом…

Вошли и весь вечер сидели рядышком два украинских хлопца, два закадычных дружка — Василий Корень и Георгий Воевода; третий их земляк и побратим, Николай Щербина, сейчас над Ладогой и вот-вот должен возвратиться. Вошло еще с десяток летчиков, почти все лейтенанты, — безусая, но бывалая молодежь.