Крылья беркута

— Ты успокойся, Надя, садись и выслушай меня. Сейчас мы советовались с Аистовым. Говорили о том, как быть дальше. Ты знаешь, зачем Семен ушел в Соляной городок? А вообще ты знала, что он идет в Соляной городок?

— А как же, знала. Вы сказали.

— А ты никому не говорила об этом?

— Нет, — не задумываясь, ответила Надя. — Я все хорошо понимаю, Петр Алексеевич. Правда, разговор был и с Шестаковым. Но Шестаков верный человек,

— Да, конечно. Скажи, а ты согласилась бы отправиться в Соляной городок?

— Я? — удивилась Надя.

— Да, ты. Дело в том, что мы должны немедленно послать туда своего разведчика. Человека надежного, крепкого, которому можно бы доверить, я так скажу, революционную тайну. Вот об этом мы сейчас говорили с Аистовым. Остановились на твоей кандидатуре. Ты прекрасно справилась с поездкой в Заорье. Аистов полностью согласен со мной. Поедешь?

— Одна?

— Да.

— Не знаю. Нет, конечно, поеду. А вдвоем нельзя? На всякий случай. Хотя бы с Шестаковым?

— Нет, нет, — решительно возразил Кобзин. — Именно одна! И прямо в штаб Рубасова. Под именем Ирины Стрюковой. Не скрою — это опасно. Понимаешь меня? Сначала подумай.

— Я поеду, Петр Алексеевич.

— Но никому ни слова! Ни единому человеку! Этого требует дело революции. А Ирину у Рубасова ждут. В лицо ее там, кажется, никто не знает.

— Сколько лет дома она не была. Кто знал — позабыл, — согласилась Надя.

— Сейчас ко мне соберутся товарищи, — сказал Кобзин. — Договоримся обо всем. Но ты помни одно: когда ты придешь в Соляной, мы будем рядом. Может, удастся Маликова выручить. И, кроме того, ты должна узнать, там ли английские боеприпасы... В общем подробности уточним. А ты обдумай все и немного погодя приходи ко мне. Еще раз повторяю: никому ни звука, ни одному человеку! Будто ты ничего не знаешь.

— Я поняла, Петр Алексеевич.

Когда Кобзин ушел, Надя заплакала навзрыд и рухнула на койку. Она плакала, плакала до тех пор, пока не стало уже слез. Потом поднялась, подошла к окну и горячим лбом прислонилась к холодному стеклу. Стоя с закрытыми глазами, она не думала о том, что узнала о Семене... Перед глазами мелькали картины детства, ее поездки в ночное, купанье на Урале, скачки на лошадях — и всюду с ней был Семен. Боже мой, он всегда старался быть рядом и никому никогда не давал ее в обиду. Дорогой, самый близкий ей человек попал в беду. Наверное, и там он вспоминал ее... Вспоминал, как она обидела его... И как же это могло случиться?! Ой нет, никого ей не надо, только бы выручить Семена, только бы он остался жив!

И ей снова, будто сквозь туман, видится контрразведка в Крутогорине, казаки под руки волокут человека в белой рубашке...

Василий ничего не сказал. Ушел он или нет? Наверно, ушел, торопился так, что наспех попрощался. А может, он где-нибудь здесь? Не поднялся ли к Шестакову? Но все равно, если бы он сейчас даже пришел сюда, она ни о чем не станет его спрашивать, не может — она дала слово Кобзину.

В дверь постучали. Или ей послышалось? Нет, стук повторился. А что, если это Василий? Хотя Василий так не стучит. Надя догадалась, кто стоит за дверью.

— Входите, — сказала она и почувствовала, что на сердце ее стало еще тягостнее.

Да, вошел Обручев.

— К тебе гость за гостем, дверь не успевает закрываться, — сказал он и, спросив разрешения, сел.

Надя не сразу сообразила, кого еще имеет в виду студент, и недоумевающе посмотрела на него.

— А у меня никаких гостей не было.

— А Петр Алексеевич?

— Да, Петр Алексеевич был, это верно. Только какой же он гость? Заходил по делу.

Обручев обратил внимание на ее припухшие веки, на красные глаза.

— Наденька, ты плакала? А что случилось?

— Так... ерунда, — нехотя ответила Надя, и по ее тону Обручев понял: о причине своих слез она говорить не хочет.

А ему было интересно, ох, как интересно! Не Кобзин ли сообщил ей что-нибудь о Маликове? Раньше Надя была с ним более откровенна.

— Не могу ли я помочь? — участливо спросил он и бережно взял ее за руку.

— Нет, нет... Мне ничего не надо.

Глядя ей в глаза, Обручев сказал:

— Рука горячая. Может, нездоровится тебе? — Он приложил ладонь к ее лбу. — И лоб тоже.

— Пустое. Пройдет!

— Берегись. Заболеть недолго. А Петр Алексеевич, если не секрет, зачем приходил? — Он почувствовал, как дрогнула ее рука.

— Петр Алексеевич просил меня побывать в пункте детского питания, — сказала она первое, что пришло в голову.

И Обручев понял это.

— А я сейчас сидел у себя — такая тоска! Вот и решил тебя навестить. Может, не вовремя?

— Нет, почему же?! — не очень уверенно сказала Надя.

— Устал я как-то... Не знаю, что со мной делается. Иногда такая грусть накатит... Когда мы вот так встретимся, поговорим, я будто свежего воздуха хлебну. Не раз собирался зайти к тебе, но боюсь быть навязчивым.

— Да нет, ко мне и другие люди ходят.

— Я знаю.

Он все еще держал ее руку в своей и бережно, словно хрупкую вещицу, поднес к губам.

Надя растерялась, хотела вырвать, но не было сил, а он целовал все выше, выше, еще раз, еще...

Почти не встречая сопротивления, Обручев вдруг резким рывком притянул ее к себе, поцеловал в губы и стал покрывать поцелуями лицо, глаза.