Крылья голубки

Он ждал долго – ему показалось, что не менее четверти часа; и, по мере того как тетя Мод выдерживала его в этом положении, а наблюдения и размышления наваливались на него все более тяжким грузом, он неминуемо стал задаваться вопросом: на что можно рассчитывать в разговоре с человеком, который обращается с тобой подобным образом? Время визита выбрала она сама, так что ее промедление, несомненно, было частью плана – поставить его в самое неудобное положение. Он прохаживался туда-сюда, считывая послание ее массивной, вызывающе дорогой мебели, наталкиваясь на выразительные знаки и символы того, что чувство неудобства было создано преднамеренно. Он даже подумал неожиданно для себя, что у него нет пространства для маневра и отступления, и все это – величайшее унижение, которое только может испытать гордый человек. Оно еще не было определенным, ничего пока не случилось, но огромные тяжелые предметы красноречиво заявляли о статусе своей хозяйки – столь внушительными, столь агрессивно мощными они были. «Знаешь, если уж говорить начистоту, она чудовищно вульгарна», – однажды он чуть не сказал это про миссис Лаудер ее племяннице; едва удержавшись в последний момент, он оставил эту опасную мысль при себе. И это было разумно, потому что рано или поздно Кейт сама поймет и скажет подобное. Теперь он физически ощущал невыносимую скуку этого дома, что странным образом не означало, что сама тетя Мод была скучна или занудна. Она была вульгарна, несмотря на свежесть, почти красоту, да, она была красивой – насколько позволял ее сильный и властный характер. Она была достаточно изобретательной, чтобы вести большие игры; и сейчас он ощущал себя в клетке львицы, лишенный хлыста, необходимого для самозащиты и хотя бы попытки действовать в своих интересах. У него было никаких средств воздействия на нее, никаких аргументов, кроме любви к девушке – а в этом доме любовь выглядела безнадежно, болезненно дешевой. Кейт неоднократно упоминала в разговорах с ним, что тетя была Страстной натурой, так нажимая на это слово, что оно представлялось ему написанным с заглавной буквы; она намекала, что это свойство он мог бы, должен был бы использовать в своих целях. Теперь он недоумевал, как сделать это и что это дает ему; чем дольше он ждал, тем более сложной виделась ему ситуация. Ему решительно не хватало одного качества. Он все привык делать быстро.

Медленно прогуливаясь туда-сюда, он постепенно терял терпение; с каждым шагом росла пустыня его нищеты; пространство гостиной превращало его в малость, и надежды его на спасение казались теперь не больше, чем у потерявшегося в пустыне. Дом на Ланкастер-гейт был слишком богатым, в этом все дело; он ничем, даже отдаленно, не напоминал его собственное жилище. Он многословно и внятно заявлял о себе, и молодой человек критически всматривался в него, удивляясь своей эстетической реакции. Несмотря на многократные ссылки Кейт на ее бунтарские вкусы, он понятия не имел прежде, что его может так шокировать декор дома, избранный независимой современной дамой. Язык этого дома, громогласный и отчетливый, обладал неожиданной широтой и свободой, порождал ассоциации и идеи, указывал на идеалы и возможности хозяйки. Молодой человек с дрожью признавал, что никогда прежде не видел ничего, столь величественно уродливого – и, безусловно, столь безжалостного. Он обрадовался последнему определению, как находке, оно объясняло весь характер дома в целом; «безжалостный» – это подошло бы для статьи, его разум привычно заработал, перемалывая впечатления и подбирая для них форму выражения. Он написал бы о вызревающем здесь ужасе, поднимающем голову в эпоху, которая гордится победой над ложными богами; было бы даже забавно получить от миссис Лаудер уменьшенную копию такого чудовища. Здесь было нечто могучее, темное – он мог бы упомянуть об этом в статье; он обнаружил, что легче смеяться над ужасом, чем терпеливо переносить его. Он не был уверен, к какому стилю отнести дом: ранний викторианский или средневикторианский? Можно ли вообще свести все это к единому знаменателю? Единственное было несомненно: великолепие и решительно британский характер. Соблюдение ордера, изобилие редких материалов – ценных пород дерева, металла, текстиля, камня. Он не смог бы помыслить такое количество оборок и рокайля, пуговиц и шнуров, туго затянутых, закрученных. Он не смог бы помыслить такое количество позолоты и стекла, атласа и плюша, розового дерева, мрамора и малахита. А главное – столь мощные формы, столь тщательную проработку деталей, столь вызывающую цену всего, демонстрацию убеждений и денег, здравого смысла и уверенности. Наконец, обстановка представляла собой полное отрицание его собственного образа мыслей, и он со всей ясностью и безнадежностью понимал это. Она разоблачала перед ним всю беспощадность различия.