Крылья голубки

– Нет. С ней я потерпел полный провал. Ничего не выходит, я не могу в ней разобраться. Но, уверяю вас, я в самом деле этого очень хочу.

Его собеседница расслышала в этом заверении безусловно искренние ноты: казалось, он говорил о том, что реально чувствует; и она была тем более поражена этим, что все еще ощущала полное отсутствие хотя бы любопытства, проявленного по отношению к ней самой. Она имела кое-что в виду – хотя, на деле, почти только для себя одной, – говоря о естественном для их приятельницы чувстве сострадания; тут определенно крылась нотка сомнительного вкуса, но слова с трепетом вырвались наружу, вопреки ее желанию, и ее собеседнику не то чтобы очень уж хотелось задать вопрос: «Почему же оно естественное?» И для нее самой, разумеется, было бы гораздо лучше, чтобы такой вопрос не был задан: ведь объяснения могли, по правде говоря, завести ее слишком далеко. Только она теперь убедилась, что по сравнению со всем остальным ее слова об этой другой персоне способны «вывести из равновесия» ее собеседника: тут что-то крылось, и, вероятно, немало такого, о чем ей нужно будет узнать побольше, что уже проблескивало там как неотъемлемая часть более широкого «реального мира», куда ее, в этой новой ситуации, все более станут вовлекать. И фактически оказалось, что как раз в этот момент тот же самый элемент присутствовал в дальнейшей речи лорда Марка.

– Так что, видите, вы не правы, говоря о том, что мы знаем всё друг о друге. Бывают такие казусы, где мы терпим крах. Я, во всяком случае, от нее отказываюсь – то есть отказываюсь от нее в вашу пользу. Передаю ее вам – вы должны «сделать» ее для меня, я имею в виду – рассказать мне, когда вы узнаете больше. Заметьте, – милым тоном подчеркнул он, – я полностью вам доверяю.

– А почему бы вдруг нет? – осведомилась Милли, увидев в этом, как ей подумалось, удивительно претенциозную, но – для такого человека – недостаточно искусную бессмыслицу.

Тут словно бы возник новый вопрос – не фальшивит ли она сама ради того, чтобы показать себя, то есть не потерпела ли крах ее честность в попытке не поддаваться собственному желанию предстать в наилучшем свете перед лордом Марком? Тем не менее она не стала никак иначе возражать против его высказывания: ее занимало совсем другое. Она смотрела только на привлекательную девушку – представительницу той же породы и того же общества, что и он, которая заставила его почувствовать неуверенность; она думала о его абсолютной уверенности в том, что он знает все о молоденькой американочке, дешевенькой «экзотичке» – таких ввозят чуть ли не оптом, – а их место обитания, тамошние климатические условия, растительный покров и возделывание земли, при невероятных просторах, но малом разнообразии и поверхностном развитии, ему известны, и он этим знанием вполне удовлетворен. Замечательно было еще и то, что Милли понимала его удовлетворенность; она чувствовала, что выскажет правду, тут же заявив:

– Конечно; я вижу – с ней должно быть трудно настолько же, насколько со мной, как я себе представляю, должно быть легко.

И именно это из всего события осталось у нее в памяти как самое интересное из всего, что могло остаться. Ее все более привлекала мысль быть легкой: она стала бы даже смиренной, если бы ей более прямо дали понять, что это нужно, чтобы сойти за дешевенькую экзотичку. Во всяком случае, на некоторое время это будет способствовать ее желанию поддерживать отношения с лордом Марком в состоянии неопределенности. Все новое общество произвело на Милли такое впечатление, что эти люди неизбежно хорошо знают друг друга, и если привлекательная девушка занимала среди них такое место, что даже их приобщенность к «кругу» ничего не могла тут поделать, что ж, тогда она действительно величина.

II