Деньги были и у офицеров, и у солдат, но на них мало что можно было купить. Несмотря на бедственность своего положения, армия все еще не утратила чувства восхищения своим командующим. При виде его прямой фигуры солдаты замирали в строю и приветствовали его громкими криками. Утомленный таким восторженным проявлением чувств, он начал делать в своих поездках абсурдно длинные крюки, стараясь избежать встречи с обожавшими его подчиненными. Он старался разминуться с намеренно попадавшимися на его пути солдатами, которым было достаточно услышать хотя бы пару ободряющих слов в ответ на свое приветствие.
Даже генерал Браун, которого откровенно недолюбливали в легкой дивизии и который так же откровенно выказывал полное равнодушие к своей непопулярности, однажды заявил, что Раглану следует чаще бывать на глазах у подчиненных.
– И что это даст? – спросил Раглан.
– Это должно ободрить людей. Ведь некоторые из моих солдат даже не знают вашего имени, сэр.
– Но они не знают и вашего имени, Джордж!
– Каждый солдат в легкой дивизии знает, как меня зовут.
– Держу пари на один фунт, что первый же солдат, которого мы об этом спросим, не знает вас.
– Принято.
Они направились в лагерь легкой дивизии, где Раглан выиграл пари. Все, что солдат мог сказать о Брауне, было:
– Вы генерал, сэр.
Но и это было гораздо больше того, что солдаты знали о «приятном джентльмене в гражданском платье».
Такая демонстрация презрения к открытому выражению обожания и энтузиазма со стороны подчиненных, попытка избежать встреч с жаждавшими выразить восхищение солдатами была, с одной стороны, невежлива, а с другой – просто неосторожна. Более того, она положила начало ложным слухам, которые постепенно стали общепринятыми в армии. Вскоре люди стали считать, что их командующий слишком высокомерен и поэтому не принимает от солдат знаков восхищения; он считает ниже своего достоинства появляться среди них; Раглан избегает солдат, потому что не желает снисходить до беседы с ними; он не знает и не хочет знать, как страдают его люди. Все в один голос жаловались на равнодушие командующего, и было нетрудно понять, почему люди так считали. Через два дня после боя за Балаклаву Раглан проезжал через лагерь 4-го драгунского полка. Полковник позже рассказывал жене, как солдаты вытянулись при виде генерала, как приветствовали его. Но тот никак не прореагировал на приветствия. «Нам было бы достаточно услышать от него всего несколько ободряющих слов, – с горечью вспоминал полковник, – но он поступил очень невежливо. Уехал, так и не сказав нам «Молодцы, ребята, вы держались стойко». Было обидно, что так поступил человек, который в самом деле заслуживает восхищения». Тот случай и послужил причиной начала недовольства командующим. Генералы не должны допускать подобных ошибок.
Конечно, Раглан, какую бы внешнюю невозмутимость ни демонстрировал, внутренне был очень обеспокоен. «Все, что нам сейчас нужно, – писал он герцогу Ньюкаслскому в письме от 28 октября, – это свежие войска. 10 тысяч солдат помогли бы стабилизировать обстановку. Люди перегружены работой; они рассеяны по огромной территории». Через несколько дней, 3 ноября, он снова пишет: «Не скрою от Вашей милости, что был бы гораздо более удовлетворен, если бы я располагал под своим командованием значительно большей силой».
Выдержки из этих двух писем сейчас принято интерпретировать как свидетельство несостоятельности Раглана как командующего. И все же это не так. Будучи талантливым человеком и ненавидя суетливость и показуху, Раглан никогда не давал воли эмоциям в разговорах и в письмах. В письмах и депешах он нередко преуменьшает серьезность обстановки. Впоследствии правительство, охваченное паникой, не нашло ничего лучшего, как представить эти донесения в парламенте как прямой обман. Причины, по которым Раглан не был склонен акцентировать внимание на трудностях, пожалуй, лежали в несколько иной плоскости, чем нелюбовь к шумихе вокруг собственной персоны или сдержанный характер. Позже, выступая на слушаниях дела Раглана в суде, генерал Эйри, пытаясь защитить от нападок своего учителя и командира, объяснял эту черту характера командующего так:
«В критической обстановке командующий переставал быть обычным человеком... Подчиненные подбегали к нему взволнованные и обеспокоенные. От него они уходили окрыленные и уверенные в себе. Точно так же он старался оградить от излишних волнений и власти. Он догадывался, что страх и неуверенность правительства немедленно позволили бы панике охватить всю Англию. А паника в стране повредила бы и армии. И все же нельзя говорить о том, что он что-то скрывал, он тщательно перечислял нужды армии. Характерно, что и для этого он находил такие слова, которые не сеяли бы излишней тревоги...