Вначале 1853 года общее состояние Турции было весьма плачевным. По мнению европейских политиков, Оттоманская империя пришла в упадок. Это, видимо, понимал и сам султан Абдул-Меджид. На ранней стадии своего правления он предпочел не замечать печального положения страны. Выбрав позицию страуса, он даже физически удалился на некоторое расстояние от правительственных зданий: в трех километрах от центра Константинополя, на другом берегу Босфора, султан возвел великолепный дворец Долмабаш. В роскошном здании, выстроенном в стиле рококо, было около трехсот комнат, не считая спартанских каморок для многочисленных наложниц. Самый большой в мире бальный зал освещался люстрой весом в четыре тонны, длина тронного зала достигала сорока пяти метров. На украшение дворца пошло четырнадцать тонн листового золота, а кровать султана была целиком сделана из серебра.
Жизнь повелителя Турции состояла из приемов, банкетов, балов и прочих развлечений. В дворцовом театре разыгрывались представления и пантомимы, в которых красивые юноши исполняли ведущие женские роли и влюблялись в столь же красивых юношей, исполнявших роли мужские, чем доставляли зрителям немалое удовольствие. Предаваясь наслаждениям в таком убежище, султан не утруждал себя утомительными государственными делами и взвалил их бремя на великого визиря. Время от времени он позволял себе принять какого-нибудь высокого гостя или подписать тот или иной документ.
Мать Меджида была простой прислужницей в бане. Она была уверена, что ее муж султан Махмуд II умер от злоупотребления алкоголем, и приложила все силы, чтобы оградить шестнадцатилетнего сына от пагубного пристрастия. Прежде всего она уничтожила оставшиеся в винном погребе Махмуда запасы, приказав вывезти на берег Босфора и разбить о стену гавани 50 000 бутылок лучшего шампанского, бренди и вина. Затем она принялась со всем тщанием приучать своего хрупкого, узкогрудого, болезненного сына к радостям гарема. Абдул с удовольствием предавался этим излишествам, что уже на ранней стадии его правления привело к ослаблению мужской силы султана. К великому огорчению матери ее усилия не увенчались успехом: став импотентом так рано, молодой человек потянулся к бутылке.
В то время как Абдул-Меджид вел полную удовольствий жизнь во дворце Долмабаш, его империя стремительно скатывалась к финансовому банкротству и нравственному упадку. Мусульманское население сокращалось главным образом из-за получивших широкое распространение абортов. Национально-освободительный дух, проникший во все уголки империи, порождал демонстрации, кровавые столкновения и мятежи, которые не удавалось подавить. В азиатских провинциях царило беззаконие, на Балканах участились волнения среди христиан. К концу 1852 года в Черногории началось открытое восстание, и султан послал на усмирение мятежников свои лучшие войска во главе с Омар-пашой. Это вызвало беспокойство соседней Австрии. А вскоре Петербург достигла отчаянная мольба православных братьев из Черногории об избавлении от неверных. Да спасет, говорилось в обращении, могущественный северный брат, Защитник Церкви, осажденных турками черногорцев.
Для Николая это стало последней каплей — настало время раз и навсегда решить этот «восточный вопрос». «Кичливого турка» следует научить с должным уважением относиться к православию. «Эти презренные людишки» должны принять все требования России, касающиеся Святой земли, и уяснить наконец, что им не позволено чинить обиды православным христианам. Сэра Гамильтона Сеймура, вновь назначенного британского посла в Санкт-Петербурге, вызвали к канцлеру Нессельроде и проинформировали о предстоящей «демонстрации силы», которая не должна вызывать тревогу у Британии. Затем последовал приказ, согласно которому войска численностью 144 000 человек должны были выдвинуться к границам придунайских провинций.
Царь, разумеется, отдавал себе отчет в том, что подобная акция станет прямым вызовом Наполеону III. Однако он не опасался французов при условии, что Британия сохранит нейтралитет. Русский император не только был совершенно уверен в этом нейтралитете, но и рассчитывал на благоприятную реакцию Англии. Во-первых, полагал Николай, Британия стала миролюбивой страной, которая направляет свои усилия скорее на торговлю, нежели на войну. Во-вторых, его личные отношения с Викторией, ее двором и министрами были в высшей степени дружескими. И наконец, что особенно важно, Николай сохранял твердую веру в действенность договора 1844 года. Во время визита в Лондон, который привел к созданию союза, император имел откровенные беседы с Абердином, в то время министром иностранных дел, а ныне тот же дружески расположенный человек занимает пост премьер-министра Британии. Меморандум Нессельроде 1844 года, содержащий в себе главные результаты этих бесед, был воспринят британским министром иностранных дел без каких-либо возражений. Ко всему прочему царь знал, что Абердин испытывал неприязнь к Наполеону III в той же степени, в какой был благорасположен к нему, Николаю.