Крымские истории

А приехав домой – переложил его в ту же книгу – С. Есенина, где лежал тот первый и такой памятный для меня, связующий с далёкой и чистой юностью, совсем уже выцветший лист клёна.

И я всё думаю – увидела ли она меня, бывшая юная девушка, явившая ту невинную и светлую любовь в те далёкие и невозвратные годы, в городе и пошла следом за нами, или зашла в ресторанчик случайно – не знаю.

Но то, что она узнала меня, это я почувствовал определённо.

И букет кленовых и каштановых листьев не случайно был оставлен на столе.

А встреча – нет, она была не нужна. Встретиться, чтобы проститься, уже навсегда? К чему? И зачем?

Каждый прошёл свой путь, проторил в жизни свою дорогу, прожил свою жизнь.

Но она у меня и состоялась потому, что в моей душе, всегда, горела негасимая свеча той первой любви, которая и позволила сохранить в душе человеческое даже в тех испытаниях, которые выпадают не многим.

Нет, я не жалею ни о чём. Выросли дети, рядом – та, которая стала судьбой и наградой за пережитое и пройденное.

Но твёрдо знаю и то, что я никогда бы не состоялся, как личность, как гражданин, как солдат Отечества, если бы мою жизнь не освещал дивный свет первой любви.

Быть может, сохранись она, многое было бы утрачено, поблекло и померкло. И не вспоминал бы я о ней с таким обожествлением и таким светлым чувством.

А может – расцвет её и украсил бы две жизни, две судьбы, не знаю.

Но то, что она была, всегда жила в моём сердце – помогло мне в жизни выстоять, укрепиться, не свернуть с дороги совести и чести – это точно.

Во всех испытаниях её негасимый свет помогал мне выстоять, преодолеть все преграды, просто выжить там, где выжить было невозможно.

Будь благословенна, вовек, подарившая мне это святое и чистое чувство.

Застываю пред тобой в земном поклоне.

Храни тебя Господь!

***

Разве можно нагадать жизнь

тому, кто и сам может

предсказать судьбу?

Более того, вершил людские судьбы.

И. Владиславлев

ГАДАЛКА

Я никогда не любил гадалок. И на это были основания, так как был дважды облапошен ими в лейтенантской юности – в Джанкое и в Вильнюсе.

А тут – не знаю, что со мной произошло…

Ужин на набережной Ялты был уже почти традиционным. Я и есть-то не хотел, но – надо же что-то вечером было делать и как-то убить эти три-четыре часа, самые длинные и бессмысленные.

А ещё – пронзительно грустные и тоскливые, пустые, иссушающие душу звенящим одиночеством.

А здесь – хотя бы среди людей. Не в одиноком и пустынном номере.

Да и чего греха таить – коньяк живительно вливался в жилы, немножко туманил голову и приглушал ту привычную боль и тоску, которые стали уже обязательной ношей и неотрывными спутниками моей сути.

И когда девочка-официантка принесла кофе – знатный, его здесь варили на песке, ароматный и жгучий, неведомо откуда ко мне подошла цыганка.

Породистая, красивая. Уже пожившая. Время уже стало властвовать над ней – её губы покрывались поперечными морщинками, да глаза – подвыцвели.

Но самое прекрасное, что у неё было – волосы, не дикие, как у многих цыганок, а красивые, блестящие, они были собраны в высокую причёску, которая так ей шла.

Опять же – очень красивые и ухоженные руки, с длинными и тонкими пальцами, ярко накрашенными ногтями, да выражение чёрных, огромных глаз…

Ох, уж эти глаза! Я – не слабый человек, выдерживаю любой взгляд, не отвернулся и от её пылающих и страстных глаз, но не соревнуясь, а любуясь ими, всей её грациозной фигурой в пору высшего расцвета женской зрелости и красоты.

И она это поняла, красиво улыбнулась, и тихо и просто сказала:

– Нравлюсь?

– Да, нравишься. Очень красивая.

И тут же – просительно, к ней:

– Посиди со мною!

– Если хочешь что – скажи или закажи сама. Не смущайся, я всё оплачу.

– Спасибо, – тихо сказала она, – я бы немножко съела чего-нибудь.

– А выпьешь?

– Да, глоток вина. Мне много нельзя. Голова сильно потом кружится.

Всё это она говорила так просто и так естественно, что я даже забыл, что говорю с цыганкой.

Это была приятная собеседница, красивая и яркая, хотя уже и отцветающая женщина.

Но так, как и сам был уже не юношей пылким, то любовался ею откровенно, как представителем таинственного и неведомого мне народа.

Нет, это не было чувством мужчины к желанной, хоть на миг, женщине, а это действительно был интерес к неведомому, иному человеку, представителю иной цивилизации, иного мировоззрения и, быть может, даже иной культуры и морали.

И она это поняла:

– Не смотри на меня, как на диковинную вещь, не надо. Я точно такая, как и ты.

Грустно усмехнувшись, продолжила:

– Так же чувствую, страдаю… Может быть, способна больше, нежели ты, понять другую душу.

Официантка приняла дополнительный заказ, с видимым сожалением посмотрела на меня, но другую половину стола, за которым сидела цыганка, накрыла споро и красиво.

Цыганка ела удивительно красиво, никуда не торопясь.

Взяла бокал, посмотрела мне внимательно в глаза и сказала – так просто, как говорит старшая сестра младшему брату:

– Спасибо тебе. Впервые вижу такое отношение русского к себе.