Крысиные гонки (СИ)

  - Ничё себе Андреич мочит. Откуда бы?..

  - Ну, может любит стихи. Но по нему так-то не скажешь. Хотя... Ну вот, она при этом что-то ещё вякнула, а он: ‘Доброта в женщине, а не соблазнительные взоры завоюют мою любовь!’ – это, говорит, тоже Шекспир. Как разобрало его; девчонки-то уставились, и тётки приезжие; а он встал, и:

  - Проснись, любовь! Твоё ли острие

  Тупей, чем жало голода и жажды?

  Как ни обильны яства и питье,

  Нельзя навек насытиться однажды.

  Так и любовь. Её голодный взгляд...

   – Тут она его и обломала. Как напустилась. Он ответил. В общем, на этом сеанс психоанализа с элементами мазохизма закончился. Начали все ржать и прикалываться. Морожин всё порывался руки целовать той тётке...

  - Проняло, значит?

  - Не, скорее тОркнуло, – он и так-то был не особо трезв, а потом, в процессе перебранки, ещё добавил – у него с собой было. А Андреич с Соловьёвой поругались. Она его опустить при всех попыталась, типа хам и мужлан; а почему, говорит, вы здесь без жены, вы что, деспот? И прочий бабский арсенал. Он сначала-то отвечал, а потом замолк, сел, и говорит: ‘Извините, был неправ, не нужно было мне встревать’, – а сам сидит малиновый, хоть уже и при лампах, но видно. А Соловьёва потом начала развивать тему о самодостаточности женщин, что все неприятности в мире – от мужчин, с их непомерным честолюбием и амбициями, и всё на Андреича посматривает, а тот молчит... Потом сказала, что следующее занятие будет чисто для женщин; и на этом разошлись.

  - Прикольно.

  - Только лишь. А вообще – потеря времени. Даже вредно где-то, мозги засерает этим ‘позитивным мышлением’. Получается, что те, кого фашисты в печах концлагерей жгли, были просто недостаточно позитивны по жизни? Да ну её к чёрту...

  - К чёрту, к чёрту! Видать она ведьма?..

  - Не, ведьмам положено быть симпатичными.

  - Это ты на немецкую порнушку ориентируешься? На самом деле ведьмы старые и страшные.

  - Да ладно... знаток ведьм прям. На танцы завтра пойдём?

  - Спрашиваешь!..

  *** ОСОБЕННОСТИ ДЕРЕВЕНСКИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ

  *** ВЛАСТЬ НЕ ДРЕМЛЕТ

  *** САНКЦИИ И РЕАЛИИ

  ЗОЛОТОЙ БОГАЧ

  Прибывших с Громосеевым расселили: ‘предпринимателя’ с семьёй, Романа Александровича, или просто Романа, Ромы, как он тут же попросил его называть, вселили к Вовчику; юриста с семьёй – к Вадиму; а журналиста ‘Мунделя’, как его тут же стали называть на деревне, скрепя сердце, чтобы не злить Громосеева, вселил у себя сам староста.

  Собственно сам юрист, когда узнал, что как вариант вселения или Вадим, сумрачно поглядывающий на него через ещё оставшиеся на лице пластыри и сильно напоминающий разбойника из какого-нибудь исторического фильма; или молодые парни, но на которых он, не зная жилищной ситуации на селе, только что так резво наезжал на собрании; тут же и предпочёл податься на жительство к ‘разбойнику’...

  Роман заселился к парням. Прибыл он на роскошном джипе ‘Тойота-Ландкрузер’, довольно неорганично смотрящимся теперь в вовчиковом дворе рядом с самодельной собачьей будкой Артишока. Сам Роман был неопределённого возраста мужик с несколько испитым нездорового цвета лицом, весьма быковатого вида – казалось, что к его ‘гайкам’ на пальцах, браслету и ‘гимнасту’ на шее не хватало только малинового кашемирового пиджака для завершения образа. К нему прилагалась семья: жена Инесса, на первый взгляд нагловатого вида ‘прикинутая’ бабёнка, на поверку оказавшаяся вполне, впрочем, вменяемой тёткой, хотя и не без претензий; девятнадцатилетняя дочка Кристина, девушка худенькая, ‘фигурная’, весьма ухоженная, и с уже конкретными, нескрываемыми претензиями на ‘светскость’ и на ‘уровень жизни’; и четырнадцатилетний сын Альберт, как оказалось, фанат интернета, Контакта, твиттера, фейсбука и прочих утерянных ныне игрушек цивилизации; испытывающий тяжкую ломку по этому случаю. Войдя в дом, он тоскливым взглядом первым делом обвёл убогую обстановку, не обнаружил ничего похожего на компьютер (вовчиков ноутбук лежал в шкафу и доставался теперь только для получения какой-либо справочно-практической информации из недр накопленного ‘выживальщицкого’ архива), – и, шмякнувшись на диван, впал в прострацию.

  Подселение оказалось весьма неудобным. Только-только обжились, устроились, выработался какой-никакой распорядок дня и некие привычки – в частности, кто и как готовит пищу, моет посуду, куда и какую весить одежду, как её стирать, где оставлять обувь и прочие бытовые нюансы и мелочи – и тут на тебе, ‘вселение’ посторонних!

  Вовчик был реально зол, хотя, по чести говоря, давно предполагал что такого не избежать, о чём в открытую сразу сказал по прибытию и Громосеев. Но очень не хотелось; всё думалось что пусть не сейчас... и вот они – сидят в комнате за столом, и быковатый Роман, лыбясь, уже выставляет из сумки на стол бутылки с коньяком, чтобы ‘познакомиться’ и ‘отметить’.

  А ничего не поделать... Пусть уж лучше этот деляга, чем лощёный нагловатый юрист, сходу ‘выложивший’ им ворох уголовных статей за оборону тогда-то, ночью... его бы, козла, да в ту ситуацию!.. ‘...меры неадекватные угрозе!..’