Ксеноцид

Крик заглушал вопли попавших в плен. Листья и ветви сваленных деревьев вытягивались в сторону материнского дерева; их зажигали, и они занимались пламенем. Кое-кто из людей понял, что огонь, охватывающий материнское дерево, сожжет и раненых, лежащих под братскими деревьями. Их пытались спасать. Только большинство людей было охвачено бешенством триумфа. Для них материнское дерево было Поджигателем, убийцей; оно было всем тем, что являлось для них чужим в этом мире, врагом, замкнувшим их внутри ограды, управителем, без всяческой причины держащим их на маленьком клочке земли на столь обширной планете. Материнское дерево было сейчас палачом и повелителем, чудачеством и угрозой. И вот сейчас они его победили!

Грего задрожал, слыша крики плененных, которые видели приближающийся огонь, отчаянные вопли тех, которых огонь уже достал, торжествующую песнь людей, совершивших это убийство.

— За Квимо и Христа! За Квимо и Христа!

Еще немного, и он сам бросился бы бежать. Он не мог вынести того, что видел, чувствовал и слышал: ярких, оранжевых языков пламени, вони горящего тела, треска живого дерева в огне.

Но он не сбежал. Вместе с остальными Грего работал на самой границе пожара, чтобы извлечь раненых из под ветвей. Он был весь в ожогах, один раз на нем занялась одежда, но резкая боль не имела ни малейшего значения, она была чуть ли не милостью, поскольку являлась тем наказанием, которого он заслужил. Он обязан погибнуть здесь. Грего, возможно, и поступил бы так, бросился бы в огонь, чтобы уже не выйти из него, пока не очистится от своего злодеяния, пока от него не останутся только кости и зола… Но раненые люди до сих пор ожидали, чтобы их вырвали из пожара, все еще оставались те, которых он должен был спасать. А кроме того, кто-то потушил огонь у него на плече, кто-то помог поднять дерево, чтобы лежащий под ним парень выполз на свободу, и как же мог он умереть, ибо был частью всего этого, когда спасал ребенка?

— За Квимо и Христа! — дрожащим голоском прокричал парнишка, отодвигаясь от пламени как можно подальше.

Это он, тот самый малец, слова которого заполнили тишину и направили толпу сюда. Это ты натворил, подумал Грего. Это ты оторвал их от меня.

Мальчишка поднял голову и узнал спасителя.

— Грего! — воскликнул он и бросился к взрослому, обнимая ручонками за ноги, прижимая голову к бедру. — Дядя Грего!

Старший сын Ольгадо, Нимбо.

— Как мы им показали! — заявил он. — За дядю Квимо!

Повсюду трещал огонь. Грего поднял мальчишку и, пошатываясь, вынес его за линию пожара, подальше в темноту, где было холодно. Все люди направлялись в эту сторону, куда их спихивал огонь, ветер, подгонявший пламя. Большинство было как и Грего: обессиленные, перепуганные, обожженные на пожаре или же при спасении других людей.

Но некоторых, может даже и многих, внешний огонь не коснулся; зато они были обожжены огнем внутренним, тем самым, который развели на площади Грего и Нимбо.

— Спалить их всех! — Голоса то тут, то там; небольшие группки, словно маленькие водоворотики в широком потоке… только сейчас он уже несет ветви, факелы из горящего сердца леса. — За Квимо и Христа! За Либо и Пипо! Никаких деревьев! Долой деревья!

Шатаясь, Грего выступил вперед.

— Оставь меня, — попросил Нимбо.

Вперед.

— Я сам могу ходить.

Только дело было слишком срочным. Грего не мог останавливаться ради Нимбо, не мог позволить, чтобы мальчишка шел сам, не мог ожидать его, но не мог и оствить здесь. Нельзя же оставить в горящем лесу сына собственного брата. Потому-то он нес мальчика, а уже через мгновение, с ногами и руками, сведенными от боли усилий, с плечом, словно белое солнце страдания на месте ожога, вышел из леса на покрытое травой пространство перед старыми воротами, где тропинка выбегала из чащи на встречу с дорожкой из лаборатории ксенобиологов.

Толпа собралась в этом месте. У многих в руках были факелы, но по какой-то причине они не приближались к двум отдельным деревьям, стоящим на страже: к Человеку и Корнерою. Грего протиснулся меж людьми. Он все еще нес Нимбо на руках. Сердце билось как сумасшедшее, оно было переполнено страхом и гневом, но в нем теплилась и искорка надежды. Грего уже понимал, почему люди с факелами остановились, а когда пробрался вперед, то понял, что был прав.

Около двух сотен жен и братьев pequenino собралось возле двух последних отцовских деревьев. Они были маленькие, и у них не было ни малейшего шанса, тем не менее, поглядывали они вызывающе. Они будут сражаться до тех пор, пока не погибнут, но не допустят, чтобы эти два дерева сгорели… Но они сгорят, если чернь того пожелает, ведь свинксы не смогут помешать толпе, переполненной жаждой убийства.

Но между поросятами и людьми стоял Миро, настоящий великан по сравнению с pequeninos. Он был безоружен, но разложил руки, как будто желая всех их защитить, а может быть — удержать. И хриплым, невразумительным голосом он бросал вызов толпе.

— Сначала убейте меня! — заявил он. — Вам нравится убивать? Так убейте меня! Точно так же, как они убили Квимо! Убейте!