Ксеноцид

Только их ждала еще одна конфронтация. Собрание уже закончилось, кое-кто вышел, остальные же попарно дискутировали. Мама подошла к Квимо и сердито поглядела ему прямо в глаза.

— Не надо ехать.

Квимо прикрыл глаза. В отношении столь нереального требования ему нечего было сказать.

— Если ты меня любишь, — прибавила она. Квимо вспомнились строки из Нового Завета, когда к Иисусу пришла его мать с братьями. Они хотели, чтобы он прекратил учить апостолов и приветствовал их.

— Это мать моя и братья мои, — прошептал Квимо.

Новинья должна была понять аллюзию. Когда он открыл глаза, она уже ушла.

Не прошло и часа, как Квим тоже ушел, уехал на одном из немногих бесценных грузовичков колонии. Ему не нужно было снаряжения, и в обычное путешествие он отправился бы пешком. Только лес, что был его целью, располагался очень далеко; без машины ему понадобилось бы идти много недель. Он просто бы не смог взять с собой достаточного количества еды. Что ни говори, а окружение было враждебным — здесь не росло ничего, что годилось человеку в пищу. А даже если бы и росло, Квимо все равно бы нуждался в продуктах, содержащих ингибитор вируса. Без него он умер бы гораздо скорее, чем от голода.

Городишко Милагре исчезало за спиной, а Квимо — отец Эстеваньо — углублялся в единообразную, открытую прерию. Он думал о том, согласился бы бургомистр на эту миссию, если бы знал все обстоятельства. Например, о том, что предводитель бунтовщиков — это отцовское дерево, заслужившее для себя имя Поджигатель. И этот Поджигатель провозглашал, будто единственной надеждой для pequeninos стало то, чтобы Дух Святой — вирус десколады — уничтожил всех людей на Лузитании.

Только все это не имеет никакого значения. Бог воззвал к Квимо, чтобы тот провозглашал слово Христово любому народу, роду, людям, на каждом из языков. Даже на людей самых воинственных, жаждающих крови и переполненных ненависти может сойти милость божественной любви. Они могут стать христианами. История знает массу подобного рода примеров. Так почему бы им не повториться и сейчас?

Отче, да свершится великое дело на этом свете. Никогда еще так сильно дети твои не нуждались в чуде.

* * *

Новинья не заговаривала с Эндером, а он испытывал страх. Это даже не было раздраженностью — Эндер никогда еще не видел раздраженной Новиньи. Ему казалось, что она молчит не потому, чтобы наказать его, но лишь затем, чтобы самой удержаться от того, чтобы наказывать. Что она молчит, ибо, если заговорит, слова были бы слишком жестокими, чтобы их можно было бы когда-либо простить.

Потому-то он и не пытался вытянуть из нее слова. Он позволил ей передвигаться по дому словно тень, проплывать мимо него, не удостаивая даже взглядом. Он старался не попадаться ей на пути и улегся только тогда, когда сама она уже заснула.

Понятно, что все дело было в Квимо. В его миссии у еретиков… Легко понять, чего она боялась. И хотя сам Эндер этих опасений не разделял, он знал, что предприятие Квимо и в самом деле весьма рискованное. Но Новинья вела себя совершенно иррационально. Ведь каким образом Эндер мог задержать Квимо? Тот бы единственным из детей Новиньи, на которого Эндер не имел практически никакого влияния. Несколько лет назад между отчимом и парнем произошло некоторое сближение, но это, скорее, было перемирие между равными себе людьми. Квимо так и не признал его как человека, заменившего отца, что сделали все остальные. Если даже Новинья не смогла убедить Квимо, чтобы тот отказался от задуманного, чего большего мог достичь Эндер?

Новинья наверняка понимала это — но умом. Только, как и все человеческие существа, она не всегда руководствовалась указаниями рассудка. Слишком многих, любимых ею людей она уже потеряла. Почувствовав, что сейчас может потерять и еще одного, Новинья отреагировала так, как подсказывали ей инстинкты. Эндер появился в ее жизни как оздоровитель, защитник. Он обязан был защищать ее от страхов, теперь же она этот страх испытывала. Вот она и злилась, поскольку обманулась в своих ожиданиях.

Только после двух дней Эндер уже не мог вынести этого молчания. Было самое неподходящее время, чтобы между ним и Новиньей вырос барьер. Он знал — точно так же, как и сама Новинья — что прибытие Валентины для них обоих окажется трудным испытанием. Они так прекрасно понимали друг друга, столь многое их объединяло, столько ведущих в ее душу путей он знал, что было ужасно трудно не вернуться к той личности, какой была она за эти проведенные совместно годы… Нет, тысячелетия. Они вместе пережили тридцать веков истории, как будто видели их одними и теми же глазами. С Новиньей же они вместе всего лишь тридцать лет. С субъективной точки зрения, это намного больше, чем он пребывал рядом с Валентиной, только ведь как легко было бы скатиться к давней роли — быть Говорящим рядом с Демосфеном.