- Ты, - говорит, - подожди на улице, я сейчас, - уже и командует, не ознакомившись с личным составом. Ну, мной особо не покомандуешь – повернулся, не ответив, вышел и жду. Через пяток минут выскакивает – ништяк чувиха: стройненькая, живая и вывеска симпатичная, особенно фары – тоже серые, прозрачные и весёлые. – Держи, - говорит и суёт пол-бутылька вина и кулёк с чем-то. Взял, чего не взять, раз дают. Винишко привычно сунул в карман, а кулёк прижал к груди – пахнет пирогами. – Пойдём, - опять командует, подхватила под руку, и мы потопали.
- Куда? – спрашиваю по-идиотски.
- Я, - объясняет спокойно, не останавливаясь, - живу в общежитии, нас в комнате четверо, так что пойдём к тебе. Ты ведь один сейчас? – Откуда знает? И знает, куда идти. Вот влип!
Темно на улице и холодно. Особенно после жаркой свадебной бани. Луна за тучами, и снег не отсвечивает. В тёмное время самые тёмные дела и творятся. Жмётся ко мне боком, я и не знаю, как идти. Обычно шагаю пошире, а тут семенить приходится, приноравливаясь к её шагу, запинаюсь с непривычки. Нет, чтобы ей приноровиться – не хочет, мы, мужики, должны приноравливаться. – Смотри, - предупреждает, - не упади: раздавишь, - и руку, которой придерживалась за меня, шасть в мой карман. Ага, думаю, вот оно что! Пора кричать: «Грабят!» А неохота: приятно. Да и в кармане у меня ничего, кроме дырки. – Меня, - говорит, - зовут Мариной, - наконец-то, представилась, а то неизвестно с кем домой идёшь, - а тебя, знаю, Василий. – Я уже и не удивляюсь, откуда она всё знает. Может, в паспортном столе работает. Приятно быть известной личностью. Познакомились, а идём молча. Мой болтливый язык не ко времени онемел и даже подсох, то и дело приходится слюнявить и его, и губы. Убей, не знаю, о чём говорить. Сколько я девчат напровожал, а никогда такого не было. Сколько? Да ни одной. И она ничего не спрашивает. Да и как спросишь, когда, чувствую, колотит всю от холода, аж мне передаётся. Эх, думаю, была не была. Останавливаюсь, расстёгиваю полушубок – а он у меня с запасом, распахиваю полы…
- Лезь, - предлагаю, - а то дуба дашь.
Она, не церемонясь, юркнула в овчинное нутро ко мне на грудь, я запахнулся как мог, стоим, еле дышим, а из темноты глаза её светят мне навстречу.
- Так, - говорит приглушённо, - мы никогда не дойдём. – Сообразительная девочка. А я бы постоял – мне ещё теплее стало.
Ладно, думаю, ты ещё наших не знаешь. Выпихиваю её из тепла, сбрасываю полушубок и - ей на плечи. Самому и без него жарко.
- Дурень, - смеётся тихо, - замёрзнешь, - но кутается в полушубок, воротник подняла, не отдаёт. Он для неё как тулуп – ничего, кроме глаз, не видно. И дальше мы пошли-побежали, смеясь и держась за руки, чтобы не сверзиться, когда кому-то очень хотелось этого. Хорошо вдвоём, когда слов не надо.
Дома я даже не стал предварительно падать на кровать, а сразу принялся за печку. И та, миленькая, разожглась сразу, без обычных капризов, и загудела, торопясь согреть гостью, а заодно и хозяина. Маринка… - какое хорошее имя: так приятно перекатывается во рту – Маар-р-р-рин-ка тоже времени даром не теряет. Обшарила тумбочки и полки, обнаружила между рамами икру, балык, колбасу.
- Ого! – радуется, - Живёте, буржуи! – Не утерпела, откусила от колбасы клок, а зубы у неё белые-белые и все целые, есть чем рвать. – Люблю, - сознаётся, - вкусно пожрать, - и смеётся, - особенно на дармовщинку. – Вмиг наладила стол.
И я спешу, путаясь в отяжелевших ногах. Сбегал за водой, поставил чайник, отмыл слегка заварник, достал сгущёнку, порадую, думаю.
- Фу-у! – морщится. – Не люблю сладкого. – Вот-те на, порадовал. Какая девчонка не любит сладкого? Не сошлись вкусами. Убрал раздорную банку подальше. Как-нибудь втихаря смечу сам. И вылижу. Горбатого могила исправит.
Сели. Нагрелось. Я сбросил пиджак, она – джемпер, осталась в лёгкой кофточке-рубашке с открытым воротом и короткими рукавами. Сразу выперлась симпатичная грудь, что надо: ни добавить - ни убавить. Выпили винца за знакомство. Я даже и не опьянел – и без того косой. Она грызёт всё подряд, только зубы хищно сверкают, а у меня – никакого аппетита, всё думаю, как у нас будет потом. Спервача – всё страшно.
Поели, она потягивается всем телом, дразнится, смеётся глазами, я чуть в обморок не грохнулся.
- Ох, и высплюсь, - подначивает, - завтра воскресенье. Люблю поспать по утрам.
Я – тоже, но сегодня готов пожертвовать вредной привычкой. Собрала по-хозяйски со стола, распихала по местам и раздевается, не стесняясь, догола. Да ещё медленно, садистски. У меня всё обмерло, ног и живота не чувствую, кровь морскими волнами работает, то холодно, то жарко, сижу, остолбенев, глаза в сторону.
- Туши свет, - распоряжается, а сама - под одеяло в мою постель, не перепутала.