Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

— Вы!.. (Беербоом расплывается в улыбке радостного ожидания.) А, да ладно! — И обернувшись к плюгавому: — Вы закончили со своим? Да? Прекрасно, можете идти!

— Я тоже?

— Да! Вы тоже! Вы тоже!

Беербоом и Куфальт опять на улице.

— Зачем вы их нарочно заводите? Какой в этом смысл? — сразу набрасывается на напарника Куфальт. — Мне за вас просто стыдно.

— Этих типчиков обязательно надо драить с песочком. Они же тупы, как пробка. И я не знаю радости слаще этой. Своего надзирателя в тюряге я, знаете, как…

— Да я не против, если кого за дело. Но просто так… Нет, я с вами в участок больше не пойду.

— А я при вас больше не буду, раз вам неприятно. Ну, чем мне было заняться, сидя в каменном мешке столько лет? Когда каждый день похож на другой и ничего не происходит… Начинаешь скандалить, чтобы хоть как-то душу отвести.

— Ваша правда, в тюрьме я тоже скандалил. Но теперь-то мы оба на свободе.

— До меня это все еще не доходит. Понимаете, в глубине души я не верю, что вышел на волю. И надолго ли? Скоро опять окажусь за решеткой.

— Да бросьте вы!

— Видите вон ту девушку, что на скамейке сидит, с детской коляской? Мила, правда? Что, если подойти к ней и спросить: «Фройляйн, не хотите ли заиметь еще одного, уже от меня?»

— Зачем? Что она вам сделала? Она и сама еще почти ребенок.

— Не знаю. Но во мне такая злость кипит. На все! Ей хорошо, живет себе и не знает что почем. Почему бы не открыть ей глаза? Все люди — мразь. Почему бы и ей не быть мразью? Ах, Куфальт, у меня так тяжело на душе, сейчас бы залечь и поплакать вволю!

6

Настроение — лучше быть не может. И обед был хорош, по две мясных зразы на брата.

А теперь Куфальт опять возится со шрифтом машинки, буквы уже отмыты, теперь он их просушивает и смазывает шарниры промасленной тряпкой. Работает он спокойно, не спеша, и на душе у него светло и благостно.

Беербоом сразу после обеда смылся и залег, опять, наверное, поплакать захотелось. Но его отсутствие очень быстро заметили. До бюро донеслись сверху раскаты начальственного баса и протестующие выкрики Беербоома, после чего он и сам явился, подгоняемый Зайденцопфом.

— Время работы — это время работы. Вы подписались под правилами распорядка дня.

— А я и не читал, что подписывал.

— Нечего-нечего-нечего! Садитесь и работайте, как все…

— У меня нервы не выдерживают, не могу я сидеть сиднем девять часов кряду.

— Но деньги вы хотите заработать? Так что давайте пишите! Ну, пишите! Смотрите, вон у Маака сколько сделано, а у вас…

Да, непохоже, чтобы Беербоом сегодня успел написать полторы тысячи адресов. Куфальт прикидывает на глаз, сколько конвертов в стопке, что высится перед Беербоомом. Примерно сотни три. Сорок пять пфеннигов за сотню. Нет, нынче Беербоому и на харч не заработать…

Зато Маак, этот тощий бледный верзила, строчит как заведенный. Бросит беглый взгляд в список адресов, и рука уже пишет, миг — и адрес готов. Сотня за сотней, стопка за стопкой вырастают перед ним на столе. Но он и головы не поднимает, работает ритмично, как машина, адрес за адресом, лицо каменное, он пишет.

Лишь время от времени от встает, — как, впрочем, и все остальные, — шествует мимо лысого цербера Мергенталя в прихожую и спускается в подвал. И Мергенталь каждый раз ворчит ему вслед что-нибудь вроде: «Опять приспичило!», «Не задерживайтесь там!», «Могли бы еще потерпеть!»

Когда Маак поднимается в очередной раз, Куфальт выходит вслед за ним. Мергенталь бормочет себе под нос: «Там уже занято», но Куфальт, как и все остальные, не обращает внимания на эту воркотню и спускается в подвал.

Как и следовало ожидать, внизу находится клозет. Как и следовало ожидать, он занят. И как опять-таки следовало ожидать, там сильно накурено.

Дожидаясь своей очереди, Куфальт тоже сворачивает себе самокрутку и закуривает.

Слышно, как спускают воду; Маак выходит из уборной и молча направляется мимо Куфальта. Но, заметив, что тот приветливо улыбнулся, вполголоса бросает на ходу:

— Курить только внутри уборной. Если Зайденцопф застукает, наложит штраф. Мергенталь только ворчит, с таким надсмотрщиком еще жить можно.

— Спасибо, — говорит Куфальт и опять улыбается. — Большое спасибо!

И Маак уходит. Но вдруг оборачивается:

— На вашем месте я бы спросил Зайденцопфа, когда он в следующий раз появится у нас в бюро, сколько он вам заплатит за чистку машинки. А то на бобах останетесь.

— Верно, — благодарно отзывается Куфальт. — Обязательно спрошу.

— Тридцать пфеннигов в час, такой здесь тариф.

— Еще раз большое спасибо. Запомнил — тридцать пфеннигов. А вы живете здесь, в приюте?

— Мне уже пора, — отвечает Маак и удаляется.

Когда Куфальт возвращается в бюро, никто не обращает на него внимания. Все поглощены скандалом, вернее, своего рода бунтом, который учинил Беербоом.

Отшвырнув ручку, он завопил, что не в силах больше строчить и строчить, что от этого свихнуться можно, что эта писанина хуже тюрьмы и каторги. Зачем же его на волю выпустили? Разве для того, чтобы опять запрячь?

Мергенталь пытается его успокоить: