Кто посеял ветер

Она опустила солнцезащитный козырек и посмотрелась в зеркало. Напряженное выражение исчезло с ее лица. Боденштайн положил ладонь на ее руку.

— Не волнуйся, — сказал он.

— Ты не знаешь моего отчима. Он ненавидит меня, — глухо возразила она. — Мне хотелось бы поехать дальше как можно быстрее.

Спустя две минуты автомобиль подкатил к большому двору под сенью каштанов. Вся деревня состояла из трех крестьянских усадеб, и самая большая из них принадлежала отчиму Анники. Во дворе стоял двухэтажный дом из темно-красного кирпича, мрачный бастион, под широкой крышей которого располагался также и хлев. Боденштайн затормозил, и они вышли из салона. В воздухе витал отчетливый запах коровьего навоза. На решетку вольера угрожающе прыгали два огромных черных ротвейлера, знакомиться с белоснежными зубами которых у Боденштайна не было ни малейшего желания. Он потянулся, чтобы унять боль в спине, и огляделся. По всей видимости, жить летом в этом отдаленном уголке Швабской Юры просто чудесно. Но каково здесь зимой, в десятках километров от ближайшего города?

— Мама наверняка в хлеву. Доит коров, — сказала Анника, стоявшая рядом. — Пошли.

Немного поколебавшись, он последовал за ней в хлев, ворота которого были распахнуты настежь. Анника целенаправленно двинулась мимо коричнево-белых коров в заднюю часть помещения и свернула в один из проходов, где пожилая жилистая женщина в платке и халате привычными размашистыми движениями раздавала коровам свежескошенную траву.

— Мама, — позвала Анника и остановилась.

Женщина выпрямилась и обернулась. На ее покрасневшем от напряжения лице появилось недоверчивое выражение. Несколько секунд она переводила взгляд с дочери на Боденштайна и обратно, затем уронила вилы и распростерла руки.

— Моя просьба не совсем обычна, и я не уверен, правильно ли поступаю, обременяя вас, тем более в воскресный вечер. Но это дело не терпит отлагательств. Речь идет об одной женщине, объявленной в розыск, которая может скрываться у кого-то из членов местного общественного инициативного комитета. Ее имя Анника Зоммерфельд.

Профессор Дирк Айзенхут сидел на том самом стуле, на котором сегодня утром сидела Фрауке Хиртрайтер, а Пия расположилась за столом Боденштайна. Она внимательно слушала и одновременно изучала его. Угловатая фигура, резкие черты лица, впавшие щеки, глубоко посаженные голубые глаза. Он был, несомненно, привлекательным мужчиной и наверняка пользовался успехом у женщин, не в последнюю очередь благодаря излучаемой им ауре силы и власти. Стоило ли удивляться, что серая мышь Анника безумно влюбилась в своего шефа, ибо именно это и произошло, как поведал Пие Айзенхут.

— Я часто размышлял о том, что именно в моем поведении могло породить в ее душе столь ошибочные надежды. — Он говорил тихо, хорошо поставленным баритоном. — Долгое время я ничего не замечал. Возможно, мне удалось бы вовремя принять соответствующие меры.

Он поднял голову. В его взгляде сквозила горечь.

— Еще никогда я так не разочаровывался в людях, как разочаровался в Аннике. Своей маниакальностью она разрушила всю мою жизнь.

Пия была поражена. По словам Боденштайна, пока еще ничего не произошло, опасные документы лежали в банковской ячейке, дожидаясь своего часа.

— Она была блестящим ученым. Чрезвычайно умная, но односторонняя, в определенном смысле, с социопатическими наклонностями. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что на протяжении всех этих лет ее поведение не было нормальным. Кроме работы у нее ничего не было. Ни друзей. Ничего. Только я.

Каждое его слово усиливало тревогу Пии в отношении Боденштайна. Исходя из описания, приведенного Анникой, она представляла себе Дирка Айзенхута совершенно другим человеком — тщеславным, беспринципным карьеристом. В действительности же он вызывал симпатию.

— Мне было давно известно о том, что она встречалась с О’Салливаном и его людьми. Сотрудники отдела конституционной безопасности Федерального ведомства уголовной полиции на протяжении нескольких лет наблюдали за этой группой. На работе Анники это никак не отражалось, и я твердо верил в ее лояльность. Кроме того, я в глубине души надеялся на то, что в лице О’Салливана она найдет новый предмет для своей страсти.

Весьма наивно, подумала Пия, но ничего не сказала.

— Утром в сочельник она пришла в мой кабинет в институте с бутылкой шампанского. Это было довольно необычно, но я ничего плохого не подумал. Если вы проработали с человеком пятнадцать лет, то не ждете от него какого-либо подвоха.

Он сделал паузу и в раздумье потер переносицу большим и указательным пальцами.

— Какого подвоха вы не ждали? — спросила Пия.

— Я открыл шампанское, разлил его по бокалам, мы чокнулись. Вдруг она схватила бутылку, ударила ее о край стола и принялась махать осколком горлышка у меня перед лицом. — Чувствовалось, что ему нелегко даются эти воспоминания. Он выглядел подавленным. — Внезапно она стала незнакомой, чужой, а ее взгляд… пустым, неподвижным. Мне стало жутко. Я находился далеко от телефона и не мог вызвать сотрудников службы безопасности