Кто правит бал

— Работайте, товарищи, работайте, — пригласил Соловейчик заняться всех собравшихся общеполезным трудом: и работников прилавка, и работников законности, начавших чего-то сразу замерять, записывать, снова замерять. — Ничего не произошло такого, пора бы и привыкнуть. Что, «Новости», что ли, никогда не смотрите?

— Так чего там? — переспросил нетерпеливо Виктор.

— В смысле жопы? — уточнил Соловейчик. — Это, брат, достаточно просто. Видно, бандюков кто-то предупредил, они все и дернули. Так что если бы не вы, то вся операция коту под хвост. А так хоть что-то можно показать. — И Соловейчик с нежностью посмотрел на свеженькие трупы. — Красота.

— Да уж, — посмотрел на дело рук своих и Виктор. — Вот уж действительно день прожит не зря. — И сплюнул.

11

— И все-таки объяснишь ты мне, кто такой Мефистофель? — настойчиво повторил свой вопрос Турецкий.

— А ты вроде не слышал никогда? — Обычно жизнерадостный и брызжущий энергией Грязнов впал в состояние оцепенения, если не сказать анабиоза.

— Ну, слышал, конечно, читал даже. Был такой в немецком фольклоре. У Гете, кажется, упоминался…

— Не, это тебе не немецкий фон-барон. Он, знаешь, больше на нашего похож, которого тезка твой, Сашка, только не турецкий, а африканский, Пушкин то бишь, изобразил. Разухабистый такой, наглый. Мать его! — Оживившись на минуту, Слава опять сник и потерял интерес к беседе.

— Ну?

— Отстань. — Грязнов завалился на стол и, положив пегую свою голову на скрещенные руки, уставился в одну точку.

— Кофе хочешь? — предложил Турецкий. — Или таблетку… большую… кремлевскую?

— Команду их, гадов — кремлевскую, передушить хочу собственными руками!

— «Кремлевская команда»!!! — заржал Турецкий. — У тебя белая горячка, Славка. Ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь?! Ни за что… Но… какой такой Мефистофель? — недоумевал Турецкий. — Почему не знаю? Я всех великих полководцев знаю… Ну не темни. Поделись со старым товарищем.

— Тошно мне. Грустно и обидно, понимаешь? Как они меня сделали…

Чтобы услышать наконец историю этого русско-африканско-кремлевского преступного гения, необходимо было армянское лекарство. Турецкий сходил к сейфу и вынул вторую бутылку изумительного коньяка с премьерской дачи. Собирался поберечь, сохранить, как говорится, на черный день. Но, похоже, для Славки как раз именно такой день и наступил.

Глаза Грязнова, обычно вспыхивавшие от одного вида спиртного, остались безучастными, и даже плеск живительной влаги в стаканах не вернул его к жизни. Он, конечно, выпил, но как-то без удовольствия и, уже ставя стакан на стол, разродился тостом:

— Чтоб они все сдохли!

Турецкий налил по второй:

— Давай теперь поименно, за каждого.

Грязнов выпил молча. Турецкий налил еще.

— Хорошо, давай конкретно: пусть у господина Мефистофеля случится спонтанная лоботомия и он переквалифицируется в честного дворника.

Грязнов опять промолчал. Турецкий уже чувствовал легкий шум в голове, но мерзкое настроение друга не позволяло насладиться благостностью напитка. Пили как воду, обидно. Он разлил остатки, надеясь, что количество все же перейдет в качество.

— Славка, ну скажи хоть что-нибудь, ты меня пугаешь.

— Что ты пристал, как пьяный до радио, не знаю я ничего. И никто не знает. Есть только мифы и легенды. Фольклор, как ты метко выразился.

— Ну, давай хоть легенды.

Грязнов долго и задумчиво смотрел на пустую бутылку, возможно, выстраивая в своих отвратительно трезвых мозгах какой-то длинный ассоциативный ряд от нее или ее канувшего в лету содержимого к судьбам доставших его врагов. Но так ничего и не сказал.

«Чуть-чуть не хватило», — подумал Турецкий. Он высунулся в приемную:

— Рит, у нас на антресолях ничего не завалялось?

Маргарита посмотрела на него осуждающе.

— Рита, товарища спасать надо.

Маргарита грациозно извлекла с книжной полки толстенный энциклопедический том, за которым оказалась бутылка азербайджанского коньяка:

— Последняя.

Турецкий выразил свою благодарность отеческим поцелуем в лоб и приступил ко второй серии спасательных мероприятий.

Теперь Турецкий избрал другую тактику. Блицкриг с армянским на Грязнова не подействовал, значит, нужно применить изматывающую осаду. Дозы уменьшились до минимума, а временные промежутки между ними увеличились до максимума. Турецкий уже смотрел на мир с точки зрения геометрии Лобачевского… или, может, Римана. Отрицательна или положительна кривизна пространства, в которое он проваливался, Турецкий еще не решил. Он смутно помнил, что же, собственно, он так хотел услышать. Знал только, что другу плохо и нужно его спасать, даже ценой собственной жизни.

— Слушай, а ты уверен, что армянский хорошо сочетается с азербайджанским? — вдруг встрепенулся Грязнов. — По-моему, у меня в голове начинается какой-то Карабах…

— Нагорный?

Слава как-то по-новому оглянулся вокруг, закон диалектики таки сработал.

— Ты хочешь легенды? Их есть у меня!

Турецкий расплылся в улыбке и полез обниматься, явственно ощущая, как комната пришла в движение.

— Свершилось чудо! Друг спас жизнь друга.