Кто правит бал

— То, что тебя гложет, — внутри тебя самого.

«В самую точку», — усмехнулся про себя Турецкий, он как раз ощутил острое желание сходить по нужде.

Призвав на помощь всю мощь своего кошелька, Турецкий затащил Веру в ресторан «Белое солнце пустыни». Впрочем, кто кого тащил еще вопрос. Всякими ухищрениями он влил в нее почти стакан коньяка, сам при этом безбожно подхалтуривая. В итоге они очень скоро не вязали лыка в равной мере, и хотя Турецкий подозревал в своей спутнице тщательно скрываемую трезвость, но доказать этого не мог…

— Ты знаеш-ш-шь, что так-кое Фроловский, Саша? Ну, ответь мне, знаешь?

— Не знаю ничего, — насторожился Турецкий.

— Неправда! Извини… Хоть что-то знаешь?

— Он премьер, и еще твой муж. — Тема разговора ему откровенно не нравилась.

— Он пива не пьет. Говорит: «Как можно его пить, оно же такое горькое?!»

Да, совсем плохо дело с этим Фроловским. А я чего напрягся? Везде, блин, шпионы чудятся. Турецкий с удовольствием в очередной раз оглядел Веру — натуральная Мата Хари, или у меня опять паранойя?

— Ты считаешь меня плохим человеком?

— Что за чушь? С чего ты взяла? Ты, по-моему, вообще, выше этого: плохой человек, хороший…

— А кто, по-твоему, мерзавец?

— Да куда ни ткни…

— Слушай, Саша, ты вроде любишь купаться в хорошей компании? — вдруг спросила она совсем другим тоном.

— У тебя есть на примете баня с бассейном?

— Экий ты, Турецкий, наглец, баня! Фонтан!!! Как говорится, если у тебя есть фонтан…

— Еще бы! — с гордостью ответил Турецкий, но она, разумеется, его не поняла.

В «Белом солнце пустыни» было хорошо, на улице стало гораздо хуже: как он ни филонил под конец, выпито было уже больше пол-литра. В фонтан Турецкому не хотелось, но Вера тянула его как локомотив, он едва поспевал за ней, все силы поглощало поддержание гордой осанки и твердого в пределах возможного шага.

Цель их стремительного путешествия выглядела на редкость непрезентабельно. Фонтану от роду было лет сто пятьдесят, и за последний век никто, кроме голубей, о нем не заботился. Жидкость внутри присутствовала, они смогли даже разглядеть следы древнего орнамента на дне. Турецкий расстелил платок, пристроился на парапете и привлек слабо сопротивляющуюся Веру себе на колени. Идея оказалась неудачной — она не доставала ногами до земли и самостоятельно удерживать равновесие не могла, он сидел напряженный, как струна, только бы не опрокинуться назад, в холодную воду. Со стороны полная идиллия, но…

Антураж ночного фонтана способствовал снисхождению игриво-лирических настроений, но даже замутненный алкоголем рассудок Турецкого понимал, что действовать прямо — грубо и пошло. Посему он начал издалека, надеясь на кривой козе подъехать к более личным и интимным вопросам.

— Кстати, Вера, — сказал он, посмотрев на нее мутным взором, — удовлетвори измученное любопытство горца. Ты ведь мне так и не рассказала про бабушкин подарок.

Вера прыснула, уткнувшись ему в плечо.

— О, подарок! Это нечто. А почему горца?

Турецкий подбоченился:

— Потому, что в душе я гордый джигит, с большим мм… кинжалом.

— Что, только в душе? — поинтересовалась Качалова. — Я имею в виду джигита, а не, мм, кинжал.

— Э-э, мы отвлеклись, — смущенно хмыкнул Турецкий. — Так что там за подарок?

Верочка хитро прищурила глаза.

— Неужели Ирина Генриховна до сих пор не рассказала? Или она злая?

— Она добрая. И даже ласковая временами. Но иногда ведет себя, как креветка.

— Это как? — округлила глаза Качалова, видимо, силясь представить себе свернутую креветкой жену Турецкого.

— Она замыкается в свою скорлупу, вращает глазами и усами и вредничает. Но не в этом суть. Мы сейчас не об Ирине Генриховне, а о Элеоноре Львовне. Не томи, пожалуйста.

Качалова, однако, решила покапризничать. Она попыталась свернуть ухо Турецкого в трубочку, а когда ей это не удалось, недовольно наморщила носик и стала дуть в него. Турецкий встряхнулся, как мокрый фокстерьер, чудом удержав равновесие, но высвободил многострадальное ухо.

— Ну, Вер, — прогундосил он. — Какой подарок?

— А что мне будет, если я расскажу?

Турецкий в ответ зверски ощерился и схватил ее за горло.

— Если ты мне не расскажешь, я тэбя зарэжу.

— Кинжалом?

— А то чем же?

— Ну так это не угроза, — развеселилась Качалова. — Скорее наоборот.

— Да? — озадачился Турецкий. — Ну тогда… Тогда… — Но с воображением было туго, и он, глупо поморгав, смог родить только: — Тогда все, что захочешь.

— Ну, смотри. Я ловлю тебя на слове. Чтобы потом не отпирался!

Турецкий гордо вскинул подбородок.

— И не подумаю. Слово джигита.

Верочка удовлетворенно повозюкалась у него на коленях и для затравки опять подула в ухо.

— Ну, слушай, это просто замечательная история. — Для разнообразия она подула ему в глаз и начала: — В общем, бабуся, как ты, возможно, догадываешься, не всегда была бабусей. А была она в молодости очень даже молодой и красивой девушкой. Опять же актрисой.

— «Красота-а актрисы так обманчива-а», — подвывая, запел Турецкий. Но вовремя сообразил, что если Веру под музыку потянет танцевать, то загадочную историю он не услышит никогда, и заткнулся.

Вера кивнула: