Кто рано встаёт, тот рано умрёт

– Какая страшная сказка, – зябко ёжится Селина. Я вижу, что с лица Понтип легенда о Полоумной Марии стёрла постоянную улыбку. Рассказ Эриха произвёл впечатление и на Баклажана. Африканка даже оставляет моё колено в покое.

– А известно, в каком помещении Замка жила эта Полоумная Мария? – спрашивает Бахман.

Эрих отвечает с заметной неохотой:

– Полоумная Мария состарилась в той самой комнате, где на время выставки разместилась Мари. Там даже сохранился крюк, на котором повесилась эта несчастная.

– Какой ужас! – закрывает себе рот обеими руками Селина. – Я ни за что бы не стала жить в таком жутком месте.

– Эрих, зачем ты всех пугаешь? – недовольно вмешивается Лиля. – Не верьте ему, девочки. Он любит страху нагнать.

– Послушай, Мари. Если ты боишься, я могу поменяться с тобой комнатами, – предлагает Урсула.

Мари звонко смеётся.

– Спасибо, дорогая Урсула, но я не верю в привидения. Там мне вполне удобно. И как знать? Может быть, мы с Полоумной Марией найдём общий язык? Вдруг я сама ведьма и по ночам катаюсь на завитке поросячьего хвостика? Правда, папа?

Бахман молчит, пыхтя трубкой как локомотив. Позже я много раз вспоминал эти слова красавицы, но той ночью не обратил на них внимания.

После затянувшегося ужина долго измеряю наношагами дорогу в свою башню. Наконец, забираюсь по лестнице в комнату, роняю себя в кровать и всё: заблудился во сне.

Глава 5

Протяжный звон колокола заставляет меня открыть один глаз. Кажется правый. Умная мысль, видимо, догонявшая меня ещё со вчерашнего вечера и утром, наконец-то, догнавшая, дятлом долбится в сонной голове: «Нельзя себя так запускать».

Открываю второй глаз, смотрю на часы. Шесть. Боже, какая рань! В комнате холодно и сыро. Впрочем, в марте среди груды камней это нормально. К тому же вчера мне было не до обогревателя. Переворачиваюсь на другой бок, но сна уже нет. Дятел в голове вспугнул. Значит, пора заканчивать с тюленингом и вставать.

Поднимаю себя с постели, одеваюсь, чувствуя недомогание – я же ещё не ел, слезаю вниз в коридор, иду в санузел. Делаю там всё, что положено делать по утрам, принимаю душ и, уже бодро напевая себе под нос «фа-фа, ля-ля», плетусь на завтрак.

Несмотря на раннее утро в столовой царит деловой настрой. Лиля бегает с посудой, Алинка, одетая в короткие штанишки и кофточку, прыгает на цыпочках у мамки на дороге. Эрих и Бахман пьют кофе, намечая план сегодняшних действий. Остальные участники выставки мирно завтракают. Нет только Мари, Харди и Никса.

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»

Завидев меня, Баклажан в том же рыжем парике и зелёном балахоне машет рукой, приглашая на свободное место рядом с собой. Другой рукой она отталкивает Кокоса, жмущегося к ней с другой стороны. Делаю вид, что не замечаю пылкую африканку и сажусь рядом с помятым Эдиком. На этот раз напротив меня устроилась Урсула в оранжевой майке. Она едва заметно кивает мне и возвращается к яичнице с ветчиной. Ну и ладно.

– Пока тебя не было, Эрих предложил нам помирить Харди и Никса, – сообщает мне Эдик. – Я тоже думаю, что пацанам надо помочь.

– А что на это сказал ваш корифей?

– Наш уважаемый доктор Бахман лишь кивнул.

В столовую Мари вводит за руки надутых Харди и Никса. Оба молодых человека стараются не смотреть друг на друга. Улыбающаяся Мари подводит их к Бахману. В это утро девушка чудо как хороша. Хотя на ней обычные бледно-голубые джинсы и свободный бордовый свитер до колен, но настоящую красоту ничем не испортишь. Её русые волосы заплетены в одну толстую косу.

Бахман встаёт со стула, расправляет кости, вынимает трубку изо рта и нудным, как шотландская волынка, голосом произносит:

– Коллеги! Я прошу вас во имя нашего великого дела забыть о своих раздорах и здесь перед всеми пожать друг другу руки. Наша выставка – это праздник. Не нужно омрачать его личной неприязнью. Вы – люди искусства. Вы должны быть выше этого.

Мари сама соединяет упирающиеся ладони соперников. Харди и Никс неохотно обмениваются холодным рукопожатием. Дружеским его уж точно не назовёшь. Впрочем, обычное дело: вечером перебранка, а утром братание. Остальные люди искусства хлопают в ладоши. Эдик ехидно шепчет мне в ухо:

– Миру мир, войне пиписька!

– Золотые слова, герр Трепнау, – соглашаюсь я с приятелем. – Такие слова хоть к ране прикладывай.