Кто смеется последним

Последнюю фразу он произнес особенно громко, модулируя на высоких баритональных нотах — ее должны были слышать все. Несколько репортеров, следовавших за ним по пятам, тотчас же занесли в свои блокноты эту историческую фразу. Завтра весь Париж будет ее повторять.

— Итак, Гектор, ты — премьер-министр.

Лагиш прошелся по кабинету, который еще так недавно был только кабинетом адвоката и депутата департамента Уазы.

В следующий вторник — ровно через неделю — боевой день. День декларации нового министерства. Лагиш произнес вслух несколько блестящих, по его мнению, фраз из своей программной речи, — рука его с неудержимой энергией рассекала воздух.

Беззастенчивая телефонная дробь вернула Лагиша к действительности. Подходя к столу, где стоял аппарат, министр снова улыбнулся удовлетворенно. Он увидел недопитую бутылку, два фужера, на дне которых еще сверкало бледное золото шампанского, и рядом раскрытую коробку слоновой кости тонкой японской работы — в ней лежали сигары. Депутат никогда не курил сигар — министр их курит. Господину министру особенно рекомендовали эти сигары, когда он зашел в табачный магазин купить папирос. Заодно министр купил и коробку и шампанское. Маленькая птичка большая лакомка. Во всяком случае, министр еще не изменил привязанностям депутата.

Она пришла сегодня, как всегда, в девять вечера — в час отдыха. Они вдвоем распили на радостях эту бутылку.

Звонок трещал без умолку, но Лагишу спешить было незачем.

— Черт возьми, теперь его могли и подождать.

Он взял сигару, медленно обнажил ее смуглое тело из-под серебряного покрова почти с таким же волнующим чувством, с каким стягивал золотистый чулок с ноги своей любовницы час тому назад, методически закурил и только тогда, следя за голубым дымом, уплывающим вверх, протянул:

— Алло, я вас слушаю…

— Да, это я. Здорово, старина.

— Поздравления? Нет, конечно. Ты успеешь это сделать завтра вечером. Надеюсь, ты не забыл?

— Вот, вот, у m-me Колибри, как всегда. Там будут все наши. И с дамами.

— Конечно. Почему изменения? Никаких изменений. Все, как условлено.

— Что?

Сигара, не коснувшись губ, упала на мокрый поднос и зашипела. Лагиш схватился за телефонную трубку обеими руками.

— Что? Что?

Лицо его собралось в комок, брови растерянно разошлись в стороны.

— В Марселе, сегодня?

— Это не утка?

— Ничего не понимаю… Ну…

— Да нет же. У нас в комитете ничего не знают. Это, безусловно, штучки…

— Да, да…

— Декларация? Но при чем же тут она? Мы не отступим ни на шаг.

— Ты говоришь…

Кто-то долго и упорно дудел в трубку. Лагиш слушал, согнувшись над столом, и не прерывал. Наконец, он выпрямился.

— Хорошо, мы поговорим завтра.

Трубка звякнула о рычаг.

Несколько мгновений министр сидел неподвижно, уставясь мутным взором в поднос, потом поспешно схватил бутылку и опрокинул ее над фужером.

Белая пена, пузырясь, растаяла на пересохших губах.

Лагиш задохнулся — вино, за час до этого веселящим хмелем кружившее голову, теперь показалось ему горше полыни.

СУТКИ ВТОРЫЕ

МАСКИ И ЛЮДИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ — О ЖЕНСКИХ ПРИВЫЧКАХ,

ПРИВЯЗАННОСТЯХ И ДЕЛОВЫХ ОТНОШЕНИЯХ

У m-me Эрнестины Мопа, — которую добрые друзья называли m-me Колибри за ее необычайно маленький рост и тоненький птичий голосок, — собиралось весьма смешанное, разнохарактерное общество. Это был типичный салон последней послевоенной формации.

Эрнестина овдовела два года назад. Ее муж, крупный интендант — патриот и социалист, до войны писавший ехидные статейки в оппозиционной газетке под именем «Чиновник военного министерства» и разоблачавший в них «высоких лиц, растрачивающих народное достояние», во время войны удачно округлил свой капиталец на закупке противогазов — явно недоброкачественных, поставляемых Ванбиккером. Мопа склонен был в этом усматривать некоторую долю пацифизма, — умер он, во всяком случае, не от угрызений совести, а от грудной жабы, будучи в отставке — уважаемым владельцем банкирской конторы. Шел темный слух о каких-то дутых акциях, выпущенных конторой Мо-па, говорили о крупной игре на понижение франка, — Мопа поехал к господину министру финансов, возмущенно передал ему эти слухи, сделал подробный доклад и потребовал назначить комиссию для ревизии его конторы. Комиссию назначили, она в подробностях ознакомилась с делами и напечатала официальный отчет в «Финансовом бюллетене»: все операции банкирской конторы Рауля Мопа объявлялись вне подозрений.

Патриот и социалист мог спокойно отойти в иной мир — с грудной жабой и чистой совестью.

М-те Колибри залилась слезами, но не изменила раз заведенного порядка. М-г Бернар, храбрый офицер с резким, пронзительным лицом того типа, который после победы символизирует «добрых французов», правая рука покойного Мопа — занял его место в банкирской конторе и на пышной супружеской кровати под парчовым балдахином, где маленькую Эрнестину едва можно было найти.