Кто смеется последним

Я предпочел промолчать. Эта тема меня не занимала. Но Раффлс — Раффлс занимал меня как никогда. Он спокойно сидел и разговаривал, словно не провел ночь и полдня в мучениях, словно не его только что освободили от пут; побывав на волосок от смерти, он излучал жизнерадостность; претерпев обиды и поражение, чудом избежав самого худшего, улыбался разбитыми губами, будто все это произошло не с ним. Я воображал, что знаю Раффлса. Какое наивное самообольщение!

— Но куда подевались негодяи? — вскричал я, возмущенный не только жестокостью самих негодяев, но и невозмутимостью их жертвы. На Раффлса это было непохоже.

— О, они намеревались вернуться в Италию instanter[14], — ответил он, — и сейчас должны уже быть в открытом море. Но послушайте лучше, какие интересные подробности я узнал. Оказывается, плут Корбуччи — большая фигура в каморре, он сам признался. Один из capi paranze[15], вот так-то, дружище, а черноглазый Джонни — его giovano onorato, Anglicé[16], новичок. Этот парень тоже с ними связан, и я поклялся защищать его от мести, кроме того, как я и предполагал, в дело замешана половина лондонских шарманщиков, все они получили тайное распоряжение за мной следить. Ваш бесстрашный проводник в свободное время занимался изготовлением дрянного мороженого в Сэффрон-Хилл.

— Но почему, скажите на милость, он явился ко мне так поздно?

— Он не мог объясниться, мог только привести вас, рискуя собственной жизнью, и не раньше, чем уберутся наши приятели. Они уезжали в одиннадцать с вокзала Виктория, почти не оставляя ему шансов, но сводить их к нулю было, конечно, излишним. Однако не забывайте, что за минуту, на которую эта парочка опрометчиво оставила нас, мы обменялись лишь несколькими словами.

Оборванный герой таращил свой единственный глаз, будто понимая, что речь идет о нем. Вдруг он что-то горячо забормотал, испуганно заламывая руки и едва не падая на колени. Раффлс мягко его успокоил, судя по тону, и повернулся ко мне, сочувственно пожав плечами.

— Он говорит, что долго искал наш дом, Кролик, и я ему верю. Я успел попросить его об одном: разыскать вас и так или иначе привести сюда, и с этим он справился. Теперь же бедняга решил, что вы на него сердитесь и собираетесь выдать каморре.

— Я сержусь не на него, — честно признался я, — а на двух других мерзавцев и… и на вас, старина. Неужели вас не трогает, что презренные негодяи, которые сейчас благополучно подплывают к Франции, смеются последними?

Взгляд Раффлса сделался чрезвычайно внимательным, что бывало лишь в самые серьезные, моменты. Наверное, мое высказывание обидело его. В конце концов, для него в этом деле смешного было мало.

— Подплывают к Франции? — произнес он. — Не думаю.

— Вы сами так сказали!

— Я сказал «должны».

— Разве вы не слышали, как они уходили?

— Я слышал только тиканье часов. Для меня оно звучало как бой тюремных курантов для приговоренного к виселице.

В глубине его внимательных глаз я впервые различил отблеск пережитых мучений.

— Но Раффлс, дорогой мой, если они в доме…

Мысль была настолько чудовищной, что я не решился ее закончить

— Надеюсь, что в доме, — сурово произнес он, направляясь к двери. — Свет не выключен! Он горел, когда вы вошли?

Подумав, я подтвердил, что горел.

— И еще я обратил внимание на омерзительный запах, — добавил я, спускаясь по лестнице за Раффлсом. Он с мрачным видом обернулся и указал на дверь нижней комнаты; рядом на крюке висело пальто с каракулевым воротником.

— Они здесь, Кролик, — сказал он, нажимая на ручку.

Дверь с трудом приоткрылась. Через щель выползла смрадная струя и широкая полоса желтого газового света. Раффлс поднес к лицу платок. Я последовал его примеру и кое-как втолковал итальянцу, чтобы он сделал то же самое; затем мы втроем вошли в комнату.

Человек в желтых ботинках лежал у самой двери, граф навалился мощным телом на стол; с первого взгляда было ясно, что оба мертвы уже несколько часов. В синей раздутой руке старого головореза я увидел ножку бокала, осколок рассек один палец, и на мертвенной коже запеклись последние капли крови. Он уронил голову на стол, огромные усы, торчащие по сторонам окостеневших щек, казались странными живыми существами. На скатерти, на дне двух глубоких тарелок и в супнице лежали крошки хлеба и куски застывших макарон со следами томатного соуса; в стаканах алели остатки жидкости, а пустая fiasca[17] показывала, откуда ее налили. Рядом с тяжелой седой головой стоял еще один, целый, бокал, наполненный чем-то белым и зловонным, а подальше — маленькая серебряная фляжка. С ужасом, которого не вызвали во мне мертвецы, я посмотрел на Раффлса — фляжка принадлежала ему.

— Воздух здесь слишком вреден для здоровья, — угрюмо произнес Раффлс. — Выйдем в коридор, и я расскажу, что случилось.

Мы остановились в коридоре, Раффлс занял место у входной двери, спиной к улице, лицом к нам. Хотя его рассказ предназначался мне, время от времени он останавливался и переводил отдельные фразы для одноглазого иностранца, которому был обязан жизнью.