Кто-то, с кем можно бежать

И вдруг, в одно мгновение, он погрузился в него: ...но откуда Мор и Лиат и все знают, что они будут делать, кем работать и с кем поженятся, а она всё время погружена в свои глупости и фантазии, ни капли не представляя себе, как сделать, чтобы её будущее наконец-то началось! Она боится, что женщина во сне была права, и что у такой лентяйки и мечтательницы, как она, вся жизнь будет ошибкой, жизнь-ошибка!!!

Он положил тетрадь на колени. Ничего не понял. О ком она здесь говорит? Но написанное – сами слова, ритм мыслей и восклицание в конце – вызвали в нём странное волнение. Он ещё полистал. Много коротких кусочков. Описание сумасшедшего, которого видела на улице. Котёнка-сироты, усыновлённого Динкой. Страница с одной единственной строчкой: как вообще можно жить, зная, что случилось во время Холокоста

. Вдруг он увидел иностранные буквы. Пригляделся получше, и понял, что это иврит, написанный зеркальным почерком. У него не было достаточно времени на расшифровку; но, перевернув лист, он подумал, что у неё, наверно, была особая причина зашифровать то, что она там написала. С упорством и усилием он медленно прочитал: иногда она думает, что, наверно, есть такой мир –

чтение этой страницы займёт у него несколько часов. Он подошёл к велосипеду. С помощью маленькой отвёртки, которая всегда была приклеена сзади к его ботинку ("Отвёртка – это как носовой платок, - учил его отец, - никогда не знаешь, где пригодится"), он отвинтил зеркало. Вернулся к дневнику и бегло прочитал: что, наверно, есть такой мир, где люди уходят утром на работу или в школу, а вечером каждый возвращается в другой дом, и там, в другом доме, каждый как бы играет свою роль, роль "Отец", или "Мать", или "Ребёнок", "Бабушка" и т. д. И весь вечер они там разговаривают, смеются, едят, ссорятся, смотрят вместе телевизор, и каждый ведёт себя точно по своей роли. Потом идут спать, а утром встают и снова идут на работу и в школу, и вечером возвращаются, но тоже в другой дом, и там – всё с начала. Отец – он отец другой семьи, Дочка – дочка в другой семье, и, так как за день они забывают, что было вчера вечером, им всегда кажется, что они у себя дома, в правильном доме. И так всю жизнь.

Он медленно отложил тетрадь. Эта фантазия взволновала его, лишила покоя. Он, конечно, сразу же подумал о своём доме. Что, если это правда? Что, если он каждый вечер идёт в другой дом, встречает других людей, совершенно чужих, и зовёт их мамой и папой? Нет. Он сразу же отмахнулся, у нас такого не может быть. Запах своей мамы он различит среди тысячи других мам. И прикосновение папиной руки к своей щеке, и его неизменные, действующие на нервы шуточки, не говоря уже о Муки, которую он узнает с закрытыми глазами среди тысячи шестилетних девочек.

Открыл другую тетрадь, более позднюю. Полистал. Закрыл. Её странная фантазия не оставляла его. А может, она всё-таки немного права? Если она совсем ошибается, то откуда у него это ощущение в сердце, похожее на ожог, где-то далеко-далеко?