Кто-то за дверью

- А если вы промахнулись, можно прекрасно себе представить, что уж он-то готов был вас прикончить!

- Да, разумеется.

Он снова поворачивается ко мне спиной и медленно идет к письменному столу, на котором мы чуть раньше разложили фотографии. Он берет их в руки и разглядывает одну за другой.

- Боже, как она была прекрасна! - вырывается у него стон.- И я жил с ней счастливо и спокойно! Но явился этот человек и все разрушил! Уничтожил! Он убил ее, а меня превратил в живой труп!

Стон переходит в рычание. Его гнев нарастает, как грохот копыт приближающегося галопом коня. Криком, рвущим горло, вырываются слова:

- Ах! Неудивительно, что одной пули не хватает!

У меня возникает желание усесться в свое рабочее кресло, как в кресло партера, и наслаждаться спектаклем, наблюдать за перевоплощением актера, вжившегося в свою роль. Но момент для этого еще не наступил. Терпение! Надо усугубить процесс превращения. Пусть произойдет полная идентификация, пусть волна ярости смоет последние барьеры в этом несчастном рассудке.

Бесшумно подхожу к магнитофону, нажимаю кнопку. И вновь несутся кристально чистые звуки рояля. Последние такты "Арабески". И тишина, наступившая вслед за этим,- это особая тишина, дрожащие звуки которой слышны только душе.

Почему, господи, мой мир не может свестись к этому немому волшебству? На мгновение я испытываю соблазн избавиться от монстров, затолкать их назад, в глубину зловонных логовищ, откуда они были извлечены колдовскими чарами черного чемодана. Но нет, процесс должен неумолимо развиваться дальше. И в итоге я преодолеваю слабость, которая, быть может, свойственна всем искусным полководцам в минуту, когда задуманная операция близится к успешному завершению.

Магнитофонная катушка продолжает вращаться, не воспроизводя никаких звуков, кроме тихого шороха.

- Может, на этой пленке записана только музыка,- говорит Улисс откуда-то из глубины комнаты, он спрятался там, словно в укрытии

Не успел он закончить фразу, как раздался женский голос, да так громко, что мне пришлось уменьшить звук:

"...Дай-ка, милый, я попробую! Рискну! Ой, как интересно! А микрофона я боюсь!"

Слышится смех, прелестный смех юной женщины. Затем она добавляет: "Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле..."

Я выключаю звук, потому что Улисс кидается ко мне с вытаращенными глазами.

- Вы думаете, это она? - кричит он, задыхаясь.- Ее голос, а она мертва! Она здесь - веселая, живая. И в то же время она лежит где-то там, в земле... Моя жена... моя жена! О, как ужасно! Смогу ли я все это перенести!

Он тяжело дышит и на самом деле внушает мне в этот момент жалость.

- Хотите, мы выключим магнитофон? - спрашиваю я мягко.

- Нет, я хочу слышать! - запальчиво произносит он.- Возможно, она обращается ко мне, ко мне, мосье!.. Продолжим, прошу вас!

Я перематываю пленку, чтобы вновь услышать начало записи, затем включаю звук.

- "...как интересно! А микрофона я боюсь!.. Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле: "Твое тело, обжигающее, словно пламя..."

Она начинает декламировать, но тут же голос снова звучит нормально она объясняет:

- - "Мое любимое стихотворение. Оно о стольком напоминает! Отейль... это было в самом начале, помнишь? Ну, я начинаю!"

Звучит стихотворение:

"Твое тело, обжигающее, словно пламя,

Твое тело, влекущее, словно море,

Твое тело, костер и корабль,

Оно - вода и огонь,

Питающие мою боль.

А я - мореплаватель,

Засыпающий

На дне твоей нежности,

Когда, еще задыхаясь,

Припадаю к тебе

На исходе наших ночей

И пью твое золото и твою тайну,

Не слыша утреннюю птицу,

Околдовавшую Отейль.

Париж, 3 июня, 1960 года".

Пауза. И голос с лукавством произносит: "Видишь, я помню даже дату!"

Потом наступает тишина. Тишина, в которой таится нечто ужасное, ибо кажется, что голос умолк навсегда. Еще некоторое время катушка вращается беззвучно, и я окончательно останавливаю пленку в полной уверенности, что она выдала все свои секреты.

- 3 июня 1960 года! - говорит Улисс.- Вы слышали, 3 июня тысяча девятьсот шестидесятого!

- Ну и что?

- А то, что она, само собой разумеется, обращается ко мне! Тысяча девятьсот шестидесятый - это семь лет назад. Тот, другой, Поль, наверняка еще не появился в ее жизни. Значит, она разговаривает со мной. Со мной, своим мужем. Сколько теплоты, какое доверие между нами! И страсть! Ах, как это все жестоко!

Он мечется по комнате с безумным видом. Мне кажется, еще немного, и с ним случится нервный припадок. Я прошу его успокоиться, но знаю, что все мои уговоры бесполезны. Он дошел до той степени возбуждения, когда остаешься глух к доводам разума. И меня восхищает процесс, совершившийся в его рассудке. Какая перемена произошла с тем потерянным существом, которое постучалось накануне в мою дверь!

Он все бродит по комнате, словно пьяный, и я уже с трудом разбираю его бормотание:

- Но кто же он, этот человек? Человек, который все разрушил? Надо непременно узнать! Я должен его найти!

Последние слова прозвучали громко и отчетливо.

- Почему вы хотите его найти? - интересуюсь я.