Кто ты, Кирилл Толмацкий?

Компания, в которую входила тогда Ира, влилась в Пушкинскую тусовку из здешнего кафе-мороженого «Московское». Там традиционно собирались ученики школы рабочей молодежи № 127 – кстати, весьма передового по тем временам учреждения, располагавшегося неподалеку. Сто двадцать седьмая давала возможность не сильно рвавшимся к знаниям старшеклассникам получить хороший аттестат, а следовательно, проходной балл к лучшему в мире высшему образованию. Все ее подружки учились там, поэтому и Иру время от времени ошибочно приписывают к выпускникам этой школы, так часто видели их вместе. Сейчас всех их разметало по планете – Лола в Испании, Наза в Америке, а Катя осталась в Москве, как и обаятельный хулиган Дима Липскеров, выросший в знаменитого писателя.

Пушкинская площадь, 22 августа 2010 года

Она не помнит точной даты, но «день воздушных шаров» остался в памяти как единственный, когда власть решила прогрессивную молодежь Пушки приструнить.

С одной стороны – это был настоящий разгон. С другой, милиционеры действовали вяло, без огонька, вероятно, в глубине души считая «яйца коня» шалостью смешной, мелкой и тоже желая становиться прогрессивными. А изъятыми самиздатовскими страничками «Чонкина» они и сами зачитывались в отделениях, буквально глотая роман за одну дежурную смену!

Ире события тех дней виделись как неопасное приключение, праздник непослушания. Не испугалась совсем. Она не просто искренне восхищалась страной, в которой родилась и жила, она в нее верила.

Глава 4

Холодное лето 2019-го

Вид на Тверскую улицу в Москве

Мы встретились неподалеку от того самого места, где однажды двадцатилетняя Ира с восторгом слушала худого лохматого парня, декламировавшего: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» Почти четыре десятка лет пронеслось: деревья по краям бульваров стали большими, улицы – похожими на европейские, и лишь гранит красноватого оттенка, как вечное напоминание о советском прошлом, по-прежнему опоясывает дома. Все так же собираются на площади молодые люди – яркие, совершенно справедливо считающие, что все у них впереди. Выходят из комнат, чтобы совершить свои личные ошибки. Ребята с дредами и одинаковыми бумажными стаканчиками с кофе вызывают у нее слабую улыбку.

Бежит Тверская. Поэт, погибший на дуэли чести, безмолвно наблюдает за тем, как переименованные из милиционеров в полицейские расставляют металлические ограждения, чтобы рассеять по Тверским переулкам молодых и недовольных.

Не оставляют им возможности продвинуться к мэрии, в которую превратился Моссовет. Долгорукого на его толстой лошади предусмотрительно отгородили от мира техническим забором, а самого упрятали в реставрационный короб. Мало ли.

История, описав, как стервятник, круг, снова уперлась в лошадиные яйца. Разноцветная толпа протестующих не сдается, сворачивает к Арбату, скандируя:

– Это наш город!!!

Она улыбается смелее:

– Много лет назад я тоже верила в то, что Москва – мой город, и только поэтому со мной здесь не может произойти ничего плохого.

Ее волосы по-прежнему отливают медью, и это единственная вольность в облике – одежда строго черная.

– Ирина, что для тебя время?

– Знаешь, я пришла к выводу, что у каждого время свое. Вчера на Садовом притормозила у тротуара. Безногий просил милостыню. Подумала, надо дать – пожилой совсем, неухоженный. Протянула купюру, дедок заулыбался, продемонстрировав минимум уцелевших зубов: «Буду за тебя молиться!» и руки у него такие… Когда долго за счет рук передвигаешься, они становятся жилистыми, с кривыми цепкими пальцами, и вены под кожей, как веревки. Такие руки обычно изображают у святых старцев на картинах.

– А ты, наверное, как я, 1963-го года рождения? Ровесники мы, только я февральский, – неожиданно добавил он, а сам все смеется, выставляя напоказ свои младенчески полупустые десны.

Странная встреча. Впрочем, после 3 февраля 2019-го мне многое кажется удивительным, а временами даже потусторонним.