Кто убил Влада Листьева?

— С нею я уже беседовал, — тихо сказал Вельский и удивился, насколько тихо и как-то ослаблено звучит его голос. Ну словно взяли да зажали человеку рот.

— Позиция у нее такая же, как и у меня…

— Это я знаю, — сказал Вельский.

— Если хотите, давайте сядем втроем и разберемся в делах вместе.

Вельский вновь отрицательно покачал головой, опять ощутил внутри горечь и одновременно — болезненную слабость.

— Нет!

— Тогда. — Глава президентской администрации поддернул оба рукава вместе, обнажил запястья, на левом на тяжелом браслете болтались дорогие часы, развел руки в стороны. — Ничем помочь вам не могу. — Он выразительно выпятил пухлую нижнюю губу, сделал мелкий птичий кивок головой. — Извините…

С этими извинениями только чай хорошо пить. Без сахара. Слишком уж сладко они звучат. А эта манера большого чиновника носить при маленьком росте слишком длинные пиджаки… все это раздражает. Неужели глава администрации, вяло помаргивающий глазами, не пытающийся даже прогнать с лица выражение, будто он еще не поднялся из постели, этого не понимает? Что произошло? Внутри что-то отказало, исчез вкус, или вкуса этого никогда не было?

Вельский покинул высокий кабинет с ощущением того, что стоит неподалеку от глубокой пропасти, еще немного, буквально пара крохотных шажков, — и он достигнет края этой пропасти, а потом в нее провалится.

У здания Манежа, бывшей роскошной конюшни, Вельский попросил водителя остановиться, хотя там стоял знак «Остановка запрещена». Вельский вышел из машины, глубоко затянулся стылым серым воздухом, подумал, что московским воздухом запросто можно отравиться: в нем намешано столько всякого яда, воздух этот действует разрушающе на старые дома (впрочем, дома новые — тоже не исключение, они разрушаются еще быстрее, чем кирпичные «ровесники» прошлого и позапрошлого веков), вгоняет людей в хвори и гробит технику… Впрочем, во всем виноваты люди, мы сами, еще немного — и планета взбесится. И тогда худо будет «венцу природы». Ох, и намается же тогда человек!

Над Москвой висел смог. Угрюмое здание гостиницы «Москва» растворялось в бензиновом тумане, к тупой макушке старого дома, знакомого Вельскому еще по детским открыткам, приклеились какие-то неряшливые, тряпичные, сплошь из рвани облачка. Здание «Националя», расположенного наискосок от «Москвы», также было угрюмым и источало из себя тоску. А ведь когда-то был такой роскошный, такой уютный ресторан! Вельский застал еще те времена, когда люди мечтали попасть в него. Сейчас — никакой очереди, ресторан пуст. Цены в нем такие, что у людей невольно отвисают подбородки, а лица делаются глупыми: ужин на четверых человек может быть запросто равен бюджету какой-нибудь бывшей автономной республики, ныне ставшей равноправным субъектом Федерации.

Теперь в таком ресторане могут веселиться только бандиты да те, кого Вельский пытается взять за воротник. Вельский вздохнул, поднял воротник пальто — прилетевший откуда-то из-за крыши университетского здания, расположенного на углу Моховой и улицы Герцена (улица Герцена называется ныне иначе, классик чем-то не угодил демократам), ветер пробил до костей.

Времена года в Москве смешались, тут нет и, наверное, уже быть не может чистой зимы, чистого лета, чистой весны — все переплелось, и если в июле вдруг начинает дуть железный ноябрьский ветер, никто этому уже не удивляется. Люди привыкли.

Что делать, как пробиться к президенту? Этого Вельский не знал, и осознание собственной беспомощности — при всем том, что был он могущественным человеком, — унижало, оскорбляло его, рождало внутри боль и какой-то ошпаривающий озноб. Хотелось выпить. Зайти как обычному человеку, простому смертному в какое-нибудь недорогое кафе — раньше таких было полным полно, назывались они закусочными, рюмочными, просто кафе, — выпить двести граммов водки, два по сто, — и закусить двумя бутербродами с селедкой.

С печалью, заполнившей душу, он развернулся и направился к машине, терпеливо поджидавшей его. Двести граммов водки он найдет у себя на работе, в задней комнате, в холодильнике, там же наверняка найдется и банка вкусной исландской селедки в винном соусе, ну а уж за черным душистым хлебом под названием «бородинский» дело не станет…

Он понял, что карьера его близка к завершению. Играть по кремлевским правилам он не сможет, а «горцы» не смогут подчиняться Его величеству Закону, соблюдения которого требует от них генпрокурор. Вот и все. Вот и нашла коса на камень.

116

Иногда Бейлису хотелось подойти к окну и, отодвинув в сторону тяжелую бронированную штору, посмотреть, что там, на воле? Синицы, небось, тенькают, прыгают с ветки на ветку, заглядывают в окна, выпрашивая у людей кусочек сала на пропитание: любят желтопузые свиное сало. Синицы всегда вызывали у Бейлиса умиление.

Что там еще? Серый туман ползет низко, цепляется за крыши, бабки судачат на скамейках, проклиная Ельцина и крохотные пенсии…