Кто вынес приговор

И Костя, и Леонтий, как по команде, убрали наганы в карман. Кулагин, дыша тяжело, как после долгого бега, проговорил с досадой:

- Ведь бугай какой. У меня уж силищи, двухпудовиком могу по лбу щелкнуть кого угодно, а этот еще вроде чище. Все руки нам вывертел, пока крутили. Вот бугай.

Куличов пояснил Косте:

- Это он, как его схватили, успел выстрелить сквозь карман. Руку держал на рукоятке. Выхватить не успел, так чуть не себе в ногу пустил пулю.

- Ну, подымайся, Хива, - приказал Костя, не спуская света фонаря с лица налетчика. Он оглянулся на дверь, ведущую в коридор, добавил: - А то народ вон уже собирается в коридоре. Чего беспокоить их.

Дужин поднялся, ворочая тяжелой головой. Он словно бы искал кого среди стоявших на ступеньках агентов:

- Это трактирщик меня завалил, - проговорил с какой-то задумчивостью. - Наверняка. Сколько, бывало, работал, никогда не ловили меня сыщики. А все выдавали свои: то кореш, то баба проболтается. То теперь вот Пастырев.

- Сами нашли, - ответил Костя, убирая в карман фонарь. - На твоих корешей рассчитывать не приходится...

- Нет, - покачал упрямо головой Дужин. - Понял я, почему он на меня навел. Потому что денег много потребовал с него. Пожалел денег, вот и завалил, сучий хвост.

- Свои что же не взял? - спросил Костя. - Должны быть комиссионные.

Дужин даже не дрогнул, помолчал, сказал равнодушно:

- Ищите, найдете - ваши будут.

Он спускался молча, а выйдя на улицу, полную морозного дыма от труб, обернулся на окна, проговорил:

- И его не оставляйте на воле. Он тоже биржей заправлял.

- Это что за биржа?

На этот раз Дужин не ответил. Может, он пожалел, что сказал вгорячах да по злобе. Только сплюнул и попросил:

- Шапку-то мне наденьте... Не простудиться бы.

54

На северную сторону кабинет у следователя Подсевкина. Да еще кирпичный брандмауэр напротив - оттого хоть и солнечный день, а тускло в углах, темно, и не разглядишь сразу со света, что за бюст на столе у него - то ли женщина, то ли мужчина. Но весел и сияет по-праздничному сам Подсевкин. Галифе, сапоги в зайчиках, сияющие тоже, гимнастерка, подогнана, как у кадрового военного, ни одной складочки. Волосы на голове, обычно взлохмаченные, сегодня аккуратно приглажены, собраны в темную щеточку.

Вышел навстречу, тряхнул руку:

- Ну, нашлась ли эта Аполлинария Полоскина?

- А зачем она тебе, Серега? - искренне удивился Костя. - Все теперь ясно. Да и вряд ли толком даст она ответ. Дело было в темноте. Или показать ей фото Сынка?

- Вот-вот, - захохотал радостно Подсевкин. - Фотографию покажи, только свою. Это чтобы она тебя помнила и не терялась больше...

Костя нахмурился:

- За этим вызвал, Серега?

Вот теперь Подсевкин стал деловит:

- Не за этим, ясно, - сказал, усаживаясь за стол. - Смотри-ка...

Когда Костя тоже сел, он бросил перед ним пачку бумаг. И на них одним почерком - телеграммы. В Кострому, в Арзамас, в Архангельск, в Москву, в Омск. О ворвани, о мешках, о вине, табаке, фанере, румынках, палантинах... И все за подписью Трубышева.

- Где взял? - удивился Костя.

Просиял опять Серега. Ждал этого вопроса, значит. Прошелся по кабинету, заложив за спину руки:

- На вокзале, на телеграфе. При обыске нашел у Трубышева неотправленную телеграмму в Вологду на сливочное масло. А потом прикинул. Одна есть - должны быть и другие. Вот на телеграфе и конфисковал... Но это еще не все... В пакгаузе сейчас стоит вагон, а в нем пятьдесят бочонков сливочного масла. И на кого бы, думаешь? На Трубышева. А получатель у меня сидит с Дужиным и Пастыревым. Очный допрос провожу сегодня... Пойдем, посмотрим на них...

Они перешли коридор, завернули за угол. Поднялись навстречу сидящие у входа два вооруженных милиционера. Еще один стоял у входа в комнату. У стены милиционер с расстегнутой наготове кобурой нагана. А в дальнем углу, отгороженном тяжелым столом, как барьером, сидели трое подследственных. Они были похожи на просителей, руки держали аккуратно на коленях, смиренно, глаза у всех были полузакрыты. Дремали на солнцепеке, падающем в форточку со стороны Мытного двора.

Увидев вошедших, двинулись разом. Трубышев достал платок, высморкался. Дужин спрятал руки за спину, точно собрался идти под конвоем куда-то. Иван Евграфович улыбнулся Косте, как старому знакомому.

- Нате, читайте.

Подсевкин раздал телеграммы каждому, как будто собирался играть с ними в "очко" или в "буру". Дужин тотчас кинул их на стол, прорычал:

- Неграмотный...

Иван Евграфович перебрал в руках; но читать не захотел. Положил аккуратно на стол. Трубышев стал читать внимательно, шевеля при этом губами.